Москвой, не было ничего близкого и понятного. Но не прошло и часа – возникло ощущение, будто с одной стороны улицы на другую перешёл. Витрины другие – и только, а люди – те же самые, пусть и воспитанные в абсолютно чуждых условиях «советской власти». Но с психологией, в своих основах не требующей специального изучения и даже особенной корректировки. Что, таких, как этот Волович, у себя в «Приюте репортёра» на Арбате не встретишь? Да каждый второй из тамошних завсегдатаев с ним мог бы местами поменяться, без ущерба для текущего литературного процесса. В обеих реальностях.

Конечно, и белые офицеры – Ненадо, фон Мекк и Оноли – отважные гранатомётчики, генерал Берестин, полковник Басманов, другие корниловцы и марковцы, геройствовавшие в Москве и Берендеевке, – поначалу показались Секонду непонятными. Своей слегка наигранной бравадой, готовностью кидаться в бой с такой отчаянностью, что враг терял боевой дух и моральные устои (и без того слабо мотивированные), а то и сфинктеры у него расслаблялись не по обстановке. Но на второй час совместных действий бойцы, разделённые тремя поколениями, начали понимать друг друга настолько хорошо… Секонд вспомнил картинку – сидят на ограждении скверика два поручика, Колосов-штурмгвардеец и корниловец Ненадо. Угощают друг друга куревом, один – сигаретами, другой – папиросами. И уж так им всё понятно в своём нелёгком ремесле. Хотя разница в возрасте – больше восьмидесяти лет.

Так что, в принципе, жизнь везде одинакова.

Секонд представился как бы начальником своего брата, топ-менеджером головного офиса всемирной «Комиссии по изучению и рационализации паранормальных явлений», отчего сразу вырос в глазах окружающих. Эти ребята традиционно относились к любому иностранцу, пусть и родных кровей, с заведомым почтением.

Как писал Салтыков-Щедрин: «Хорошо иностранцу, он и у себя дома иностранец».

Прилично разогретый журналист немедленно начал вышучивать Фёста. Вот, мол, человек, сам в конторе, на западные гранты существующей, работает, а других осуждает.

– И в чём же осуждает? – осторожно спросил Секонд, взглядом попросив брата помолчать.

– Да как же в чём? Ты же сам только что слышал! Мы, можно сказать, живота не жалея…

Секонд, назвавшийся Петром, выразительно посмотрел на его живот. Обе дамы дружно фыркнули, оценив тонкость юмора. Волович не смутился, даже сильнее эту часть тела выпятил.

– … Не жалея, боремся за то, чтобы хоть как-то раскачать эту страну, мобилизовать здоровые силы, заставить повернуться лицом к демократии. Это ведь вообразить невозможно – чемпиона мира за организацию митинга «Долой президента» заталкивают в автозак и целый день держат в КПЗ. Хорошо хоть не избили. Это – свобода?

– А в той стране, что вашей братии гранты и премии выписывает, своего чемпиона мира по тем же шахматам, Фишер его фамилия, не так давно хотели на десять лет в тюрьму упаковать за то, что в Белграде несколько партий сыграл. Это – свобода? – несколько даже лениво спросил Фёст.

– Ты, это, разные вещи не путай. Поддержка тоталитаризма и борьба с тоталитаризмом – совершенно разные вещи, – несколько картинно возмутился Волович. – И вообще не вмешивайся, я не с тобой сейчас разговариваю. Твои взгляды я знаю.

– Ну, пусть люди послушают, – не обратив внимания, продолжил Фёст. – То есть всё дело в торговой марке. Продаем «свободу» – можно делать, что хочешь. Хоть Хиросиму бомбить, хоть Дрезден, хоть Белград, хоть Саддама вешать.

Я тут недавно читал в одной из ваших газеток, что советские солдаты, войдя в Германию, сто тысяч немок изнасиловали. Может, это и нехорошо (если правда), но люди хоть удовольствие получили. А те триста тысяч женщин и детей, что в огне Дрездена, Гамбурга, Кёльна сгорели тремя месяцами раньше, – им приятнее? Причём, в отличие от наших солдат, четыре года на передовой отвоевавших, семей и домов лишившихся, пилоты «летающих крепостей» бомбили с десяти километров, ничем не рискуя…