— Господи, Артур! Ну что за глупости?! Кто об этом из посторонних узнает? Какое клеймо? Мы с Марьяной уедем, и про нас все забудут.

Пытаюсь горячо отстоять свою позицию, но бесполезно.

— Ты просто ничего не знаешь о моем мире, Арина. Когда в свет выйдет Марьяна Артуровна Шипинская, всех тут же начнёт волновать вопрос: а где же она была все эти годы? А кто же у девочки мать?

— Ну тогда, может, вообще не стоит ей давать свою фамилию и объявлять наследницей? Я ведь не против того, чтобы вы общались.

Говорю, а сама понимаю, как это глупо звучит, а Артур ещё и смотрит на меня как на идиотку. Становится стыдно.

— Такого никогда не будет. Моя дочь будет Шипинской, — бросает он, отрезая тем самым любые возражения.

— Хорошо, а какой тогда выход предлагаешь ты? — спрашиваю устало, засовываю дочке в рот последнюю ложку и подаю сок.

— Признаться родителям в том, что вы сговорились.

— А что это изменит? Папарацци и в этом случае пронюхают, что я была замужем за другим и Марьяна считалась его дочкой. Так только хуже выйдет: Ник рассорится с семьёй, а ещё в нашей стране запрещены фиктивные браки.

— Это ерунда. Ваш брак просто аннулируют.

— Но ты же не хотел клеймо на матери своей дочери, — припоминаю я его же слова.

— Вот видишь, что ты натворила? — выплевывает Шипинский зло, и я тоже бешусь.

Правильно! Давай всё валить на меня!

— А можно ещё сказать, что ты меня подло обманул, выгнал на улицу беременной, а Ник помог. Родители его за это только похвалят! — выдвигаю вариант, который его точно не устроит.

— Но ведь это неправда! — возмущается Артур, и я точно знаю: подобным образом я с ним не поступлю никогда, но промолчать не могу.

— Патовая ситуация. Поэтому проще всего сделать так, как мы и хотели с Никитой: тихо разведемся через пару месяцев, и мы с Маней уедем к морю. Через какое-то время все о нас забудут, и ты сможешь спокойно дать Марьяне свою фамилию, раз уж тебе это настолько принципиально.

Нет, ему этот вариант вообще не подходит. Я вижу в его глазах желание меня придушить, но спасает то, что Артур кидает мимолетный взгляд на дочь и мигом остывает.

— Она уснула, — шёпотом говорит он, — ешь, все остыло.

Такая резкая смена настроения меня настораживает ещё сильнее.

— Я не хочу есть, говорила же, — для наглядности отодвигаю от себя суп, — что ты задумал?

Предчувствие в этот момент у меня нехорошее и оно не подводит.

— Я не буду ждать два месяца и даже две недели не буду. Моя дочь станет моей официально как можно раньше. А как минимизировать риски, я проконсультируюсь со специалистами и тебе сообщу.

— Артур! Ну не будь ты таким! Ты полтора года о ней не знал и жил спокойно. Зачем эта спешка? — Я его уже практически умоляю, потому что близка к отчаянию. У меня даже слезы в голосе слышатся, и я сглатываю горький комок. — Тебе же не может всё это быть настолько важным. У мужчин не бывает отцовского инстинкта. Ты же не мог её увидеть и тут же полюбить!

— Знаешь, что? Если у Ливнева не было отцовского инстинкта, и он к тебе отнёсся плохо, это не говорит о том, что все мужчины такие. Мой отец меня всегда любил. И дед тоже. И я хочу любить свою дочку и хочу видеть её каждый день! Хочу наблюдать, как у неё зубы лезут, и хочу услышать, как она скажет что-то кроме «неть»! На велосипеде хочу учить кататься и вообще хочу быть настоящим отцом! Ежедневно!

У меня сердце ухает в пятки.

— Но ты говоришь нереальные вещи, — шепчу онемевшими губами, — ты не можешь забрать у меня Марьяну.

— А я и не собираюсь у тебя её забирать. Вы переедете ко мне вместе, а когда дочь подрастёт, будет точно знать, кто её отец, и уже станет достаточно взрослой, сможешь поехать на свое море и купить хоть мини, хоть макси-пансионат — денег я тебе дам.