Трое папистов расположились слева, справа от меня, а также один в ногах. Кто они я понял потому, что они тихо переговаривались между собой и переводчиками то ли на латинском, то ли на итальянском. Если я был ещё в состоянии понять принадлежность к иностранному языку, то отличить эти два близкородственных языка друг от друга был не в состоянии.

Из одежды на троице были тёмные фуражки и сутана. Обувь и низ одежды не была видна с моего горизонтального положения на алтаре. Кроме того они носили прическу бокс или полубокс, так сходу не отличить. Поверх коротких волос балы натянута дзуккето черно-фиолетового цвета, выдавшие не самый низкий сан в рядах Римско-католической церкви. На груди поверх сутаны висел огромный крест, на не менее толстой железной цепи. Сам крест, по-видимому, был деревянным. В правой руке у каждого были четки серебристого цвета, который они беспрестанно перебирали, беззвучно молясь своего лживому католическому божку.

Наконец один из них подошёл ко мне впритык и стал говорить громче, тем самым привлекая к себе слушателей. Один из переводчиков чуть менее громко и чётко зачем-то стал переводить итальяно-древнелатинский суржик на восточнославянское наречие великорусского языка.

Присмотрелся к говорившему паписту. Он был справа от меня, ничем не примечательный святоша, как и любой из этой троицы древний, словно помёт мамонта, старик. Он что-то громко и монотонно бубнил себе под руки. Присмотревшись понял, что всё не так-то просто. И лживым паладинам света не чужд прогресс, в левой руке он держал что-то вроде диктофона. Кассетный, размером на всю его сухую, морщинистую ладонь. Почему я сразу не разглядел столь немалое техническое устройство?! Потому что трудно найти в тёмной комнате черного кота. В подвале была полутьма. А балахоны на всех папистах были тёмно-серыми, как и диктофон. Поэтому сразу и не разглядел.

— Пятнадцатое февраля, две тысячи двадцать второго года. Десять часов по римскому времени. Город Энск, Российская империя. Дело номер сорок восемь о потенциальном одержимом, — читал нараспев клирик (или как они там называются?!), а за ним тут же переводил на русский переводчик. — Вместилище скверны имеет вес на вид… восемьдесят килограммов. Мышцы и плечевой корпус хорошо развиты, рослый, красивый. Зеленоглазый и светловолосый. Носит имя Троекурова Ивана Павловича, восемнадцати лет по документам. Недавно ставший Пробуждённым в ранге восточноевропейского варварства призывателей, по-мирскому научному анимагом. На данный момент наблюдаю сильный ожог второй степени тяжести по всей коже правой руки с переходом на грудь вплоть до правого соска. Почти зажил в рамках крайне ускоренной регенерации.

Затем святоша нагнулся ко мне и резко движением чуть подранил меня в подгорелое, красное предплечье. Я даже не успел испугаться, успеть дёрнуться или даже зашипеть, чего они творят? И откуда вообще успели достать холодное оружие. Сейчас в его руке вместо чёток был серебристый миниатюрный кинжал, светящийся бледно-светлым потусторонним металлическим цветом. Я успел лишь болезненно ойкнуть, но никто не обратил на привязанную жертву внимание.

— Одержимый на светлый артефакт никак не отреагировал. Но странности имеются, слишком слабая реакция, как для Одарённого или простолюдина, на пуск крови. Слишком безболезненно, стандартная реакция должен корчить от боли и терять сознание. Всякая разумная тварь божия имеет прижизненные грехи, только неразумные дети святы не реагируя на святость Светлого Кинжала. Возможно, редкая стезя обратной одержимости, когда во вместилище вселяется мелкий святой дух.