Мистеру Гоббсу становилось все жарче и жарче. Он вытер лоб и лысину и тяжело вздохнул. Он начал замечать, что случилось что-то очень замечательное; но когда он взглянул на мальчика, сидевшего на коробке с крекерами, с невинным, тревожным выражением в детских глазах, и увидел, что он совсем не изменился, а остался таким же, как вчера, – просто красивым, весёлым, храбрым мальчиком в синем костюме и с красной ленточкой на шее, – однако все эти сведения о дворянстве привели его в недоумение и ступор. Он был тем более сбит с толку, что Седрик произнес это имя с такой простодушной простотой, совершенно не отдавая себе в этом отчета.

– Что ты сказал? Как? Повтори пожалуйста, как тебя зовут? – осведомился мистер Гоббс.

– Вот как! «Седрик Эррол, лорд Фаунтлерой», – ответил Седрик, – Так меня называл Мистер Хэвишем. Когда я вошел в комнату, он сказал: – А это маленький лорд Фаунтлерой!

– Ну, ты даёшь, – сказал мистер Гоббс, – чёрт бы тебя побрал!

Это было восклицание, которое он всегда использовал, когда был чересчур удивлен или взволнован. Он не мог придумать, что еще сказать в этот знаменательный момент.

Однако Седрик полагал, что это вполне нормальное и подходящее словоизвержение. Его уважение и привязанность к мистеру Гоббсу были столь велики, что он восхищался всем и одобрял все его замечания. Он еще не достаточно наблатыкался в высшем свете, чтобы понять, что иногда Мистер Хоббс не совсем соответствует правилам хорошего поведения. Он, конечно, знал, что мистер Гоббс ведёт себя не совсем так, как его мама, но ведь его мама была леди, и ему казалось, что леди всегда чем-то отличаются от джентльменов.

Он задумчиво посмотрел на мистера Гоббса.

– До Англии пока еще далековато, не так ли? – спросил он.

– Это за Атлантическим океаном! – ответил мистер Гоббс.

– Ну и сюрприз! – сказал Седрик, – Возможно, вскоре я очень долго не увижу тебя. Честно говоря, мне об этом вообще не хочется думать, мистер Гоббс.

– Ничего не попишешь! И лучшим друзьям приходится расставаться! – сказал мистер Гоббс.

– Ну, конечно, – сказал Седрик, – мы ведь дружим уже много лет, не так ли?

– С самого твоего рождения, – ответил мистер Хоббс, – Тебе было около шести недель, когда вы впервые вышли на улицу!

– Ах, – вздохнул Седрик, – я и не думал, что мне придется стать графом!

– Вы думаете, – сказал мистер Хоббс, – что этого не избежать?

– Боюсь, что нет, – ответил Седрик. – Мама говорит, что папа, если бы был жив, хотел бы, чтобы я отправился в Англию. Но если мне придется стать графом, я могу сделать только одно: постараться быть хорошим графом. И человеком! Я не собираюсь быть тираном. И если когда-нибудь будет ещё одна война с Америкой, я постараюсь её избежать!

Его разговор с мистером Гоббсом был долгим и серьёзным. Оправившись от первого потрясения, мистер Гоббс уже не был таким злопамятным, как можно было бы ожидать от него; он попытался смириться с ситуацией и, прежде чем беседа подошла к концу, задал Седрику множество вопросов. Так как Седрик мог ответить лишь на очень немногие из них, Гоббс принялся отвечать на них сам и, будучи достаточно начитанным на тему графов, маркизов и лордов, и при этом разъяснил многие вещи таким образом, что, вероятно, донельзя удивил бы мистера Хэвишема, если бы этот джентльмен случайно подслушал их беседу.

Нечего и говорить, мистера Хэмишема и без этого многое удивляло. Вся его жизнь прошла в Англии, и поэтому он совершенно не знал обычаев американцев. Без малого сорок лет он был адвокатом старого графа Даринкорта, и само собой разумеется, как свои пять пальцев знал все про его обширные, великолепные владения, его огромное богатство и общественный вес, и поэтому теперь с холодноватым любопытством присматривался к этому маленькому мальчику, которому предстояло стать наследником всего этого несусветного богатства.