Малахит из Меднорудянского месторождения был настолько красив, что именно его архитектор Огюст Монферран выбрал для оформления колонн иконостаса Исаакиевского собора в Петербурге.

В 1843 году в составе весеннего каравана шло три барки с малахитом, предназначенным для Исаакия. Этим фактом и объяснялось присутствие на пристани самого Фотия Швецова, занимавшего на тот момент пост управляющего по технической части нижнетагильского горнозаводского округа.[14]

Подростки отправились на берег пристани, казёнку нашли быстро, потому что её мачту украшали цветные флажки, о которых предупредил Николай Петрович. На палубе дежурил водолив, назвавшийся Михеичем. Он был в тулупе и войлочной шляпе. В апреле у воды всегда холодно, а если ты бессменно в должности водолива должен присутствовать на барке, то одеваться нужно тепло.

– Слышь, паря, ночью ни одна барка не выйдет, – говорил Михеич хрипловатым голосом. – Так что вы лучше найдите место, где спать будете. А хоша и у меня на барке, в балагане. Я костерок разведу, чай согрею. А утром пойдете искать своих сплавщиков.

Подростки, жившие в заводском поселке и уходившие из него только в лес или на покос, были настолько потрясены и оглушены увиденным, что воля их была парализована. Поэтому предложение водолива оказалось как нельзя кстати. Хотелось есть, спать и знать больше о том, что они уже увидели и о том, что им предстоит.

Михеич оказался на редкость разговорчивым. На их «Это что?» и «Это для чего?» он охотно отвечал.

Сейчас главный на барке он, водолив, отвечает за сохранность груза и самой барки. Если обнаружится в ней течь, должен её ликвидировать. Он же – и плотник, и завхоз. Но самый главный человек на барке во время навигации – сплавщик. Он командует бурлаками, и от его знаний и умений зависит жизнь всех людей, плывущих на судне.

Посвящая новых знакомцев в подробности предстоящей путины, Михеич сноровисто развел костерок на камнях, повесил над огнём медный чайничек, бросил в него сушеных ягод, выложил ломти хлеба на стол из берестяного короба, варёную в мундире холодную картошку. Увидел, что мальчишки собрались выкладывать свои «подорожники» и остановил их:

– Ешьте пока, что дают, а своё приберегите.

Поели, напились чаю вприкуску с кусочками сахара. После многочасовой неизвестности забрезжила хоть какая-то определенность, спало напряжение, одолевала дрёма.

Из разговоров приходивших на казёнку к Михеичу бурлаков мальчишки поняли, что главное сейчас – ожидание. Все напряжены от того, что приход весны затягивается, а с ним задерживается и начало навигации. Сплавщики опасались, что вода в реке уйдет под так и не вскрывшимся льдом… И что если до первого мая паводок не начнётся, крестьянские артели сбегут, как это бывало уже не раз. Для крестьянина первое мая – Егорьев день – рубеж, после которого он должен быть только в своей деревне, чтобы начать пахоту. Не вспахал, не посеял – остался голодным сам и семья вместе с тобой. Сплавщики вспоминали прошлые годы, когда в Усть-Утке крестьяне, которым не позволяли уйти с пристани, начинали бунты, усмирявшиеся дежурившими здесь оренбургскими казаками.

У мальчишек путались в голове непонятные слова, которыми были насыщены разговоры встревоженных взрослых. Стало совсем темно, гости водолива разошлись, а от реки ещё больше потянуло холодом. Михеич выдал мальчишкам толстые рогожи, подбросил поленья в костер, устроенный на каменном очаге.

Ночная пристань поражала. С палубы барки видно было множество костров, у которых грелись, ели и спали бурлаки. Это напоминало военный лагерь, который расположился перед крепостью, отдыхая перед штурмом. Только штурмовать люди собирались не крепость, а горную своенравную реку, которая каждую весну убивала своим крутым и непредсказуемым течением людей, вознамерившихся её покорить.