А клубный зануда меж тем все не умолкал.

Сдается мне, такая вот навязчивая болтовня в минуты горя помогает лучше молчаливого сочувствия. Поначалу она невыносима, но в конце концов начинает успокаивать. Во всяком случае, так вышло со мной. Постепенно я обнаружил, что ненавижу приятеля меньше, затем стал прислушиваться, а там и откликаться. Еще до ухода из клуба моя бешеная ярость улеглась, и я заковылял к новой жизни с бессильной пустотой в душе, но удивительно спокойный.

Прошло три года, прежде чем я встретил Синтию. Эти годы я провел в скитаниях по разным странам, наконец снова осел в Лондоне и повел жизнь внешне почти такую же, как до встречи с Одри. Мой прежний круг знакомств был широк, и я легко связал оборванные нити. Завел и новых друзей, а среди прочих – Синтию Драссилис.

Она вызывала у меня симпатию и жалость. Думаю, в то время я жалел почти всех – так подействовал на меня уход Одри. Кто на молитвенных собраниях проникается верой сильнее других? Конечно же, самый большой грешник, а главным своим грехом я признал себялюбие. Делать что-то наполовину или хотя бы с умеренным рвением я никогда не умел, и даже эгоистом был до мозга костей. Теперь же, когда судьба разом вышибла из меня этот порок, я проникся глубоким, почти болезненным сочувствием к чужим бедам.

Синтию я жалел особенно, потому как часто встречал ее мать. Такой тип женщин я недолюбливаю. Миссис Драссилис осталась вдовой со скудными, по ее мнению, средствами, отличаясь при этом алчностью и дурным характером. На Слоун-сквер и в Южном Кенсингтоне таких полно. Ситуация как в «Старом мореходе» Колриджа: «Вода, вода, кругом вода, но не напиться нам» – только вместо воды деньги.

Богатой родни у миссис Драссилис имелось хоть отбавляй, но перепадали ей сущие крохи. Любой из родственников по мужу мог бы утроить ее доход и не заметить, однако никто не пожелал. Они ее не одобряли и считали брак достопочтенного Хьюго Драссилиса мезальянсом – не настолько, чтобы о нем было неприлично упоминать, но достаточно, чтобы относиться к его жене с холодной вежливостью, а к вдове – с почти ледяной.

Старшему брату Хьюго графу Уэстберну никогда не нравилась весьма привлекательная, но настолько же заурядная дочь провинциального адвоката, которую Хьюго одним памятным летом представил семье. Граф удвоил доходы вдовы от наследства покойного и раз в год приглашал маленькую Синтию в семейное гнездо, полагая, что сделал вполне достаточно.

Миссис Драссилис так не считала, ожидав получить много больше. Горькое разочарование плохо влияло на ее характер и внешность, а заодно и на душевный покой тех, кто с ней хоть как-то соприкасался.

Меня раздражало, когда Синтию при мне называли жесткой. Сам я такого в ней не замечал, хотя, видит бог, на ее долю выпало достаточно испытаний. Со мной она всегда оставалась милой и приветливой.

Моя дружба с Синтией была насквозь целомудренной. Наши взгляды настолько совпадали, что меня нисколько не тянуло влюбиться. Я слишком хорошо ее знал. Новых открытий отношения не сулили, простая душа Синтии читалась как распахнутая книга. Она не вызывала любопытства, ощущения чего-то скрытого, что прокладывает дорогу любви. Мы достигли предела дружбы, переступать который не собирались.

Однако на балу у Флетчеров я предложил Синтии выйти за меня замуж, и она согласилась.

Хотя Тэнкервилл Гиффорд и подтолкнул нас невольно, но теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что главную роль все же сыграла Одри. Благодаря ей я стал человечным, способным на сочувствие, которое в первую очередь и заставило меня выговорить те слова.