– Я пришел, чтобы извиниться, господин Сорде.

– Изви… извиниться?

– Я тогда не имел права вести себя с вами так грубо.

– Имели, имели! Полное право! – Итале даже руками замахал.

– Мне очень жаль, и я прошу вас простить меня.

– Но вам совершенно не нужно передо мной извиняться, господин Эстен… – У Итале от волнения настолько пересохло в горле, что остаток имени он просто проглотил.

– Нет. Извиниться было совершенно необходимо. Тем более я очень хотел снова поговорить с вами. – И Эстенскар улыбнулся – коротко, невесело – и сразу показался Итале совсем молодым. – К сожалению, у Палюдескаров я слишком часто встречаю глупцов, и у меня вошло в привычку грубить им, поскольку именно этого они от меня и ожидают. Однако, как я вскоре понял, вести себя столь же грубо с вами было непростительной ошибкой. Но скажите, вы действительно хотели бы создать свой журнал?

– Да. Пожалуйста, пересядьте на тот стул, он вполне прочный…

– А мне нравится этот. Ну, и каковы же у вас успехи?

– Пока что денег хватает на пару номеров, но мне обещаны еще средства. Уже нашелся печатник, который понимает, в какую петлю сует голову. И мы получили письмо от Стефана Орагона из Ракавы…

– И все же расходы ваши вряд ли будут покрыты.

– Ну, если заседание ассамблеи все-таки состоится, можно было бы даже и на некоторую прибыль надеяться.

– А как вы думаете решить проблему цензуры?

– Мой друг Брелавай считает, что уже кое-чего добился. С тем самым человеком… помните? О котором вы тогда упоминали? С Гойне.

Эстенскар снова коротко, пожалуй даже натянуто, усмехнулся.

– И сколько же у вас в редакции народу?

– Мы четверо из Солария. И еще человек шесть-семь из Красноя. В том числе и Александр Карантай, которого вы, возможно, знаете.

– Да. Очень талантливый писатель и очень хороший человек. По-настоящему добродетельный. Вам повезло. Это очень хорошо, что Карантай будет с вами работать. Значит, это, по всей видимости, будет литературный журнал?

– Поначалу да. Проще найти общий язык с Управлением по цензуре.

– Вот именно! – презрительно воскликнул Эстенскар, однако в голосе его явно звучало удовлетворение. – Этих олухов, если иметь терпение, всегда в итоге можно обвести вокруг пальца – они ведь никогда не верили в действенность художественного слова, да и к Меттерниху никогда как следует не прислушивались. Он-то понимает, как может быть опасна литература! Да если б Меттерних имел возможность воплотить в жизнь свое самое заветное желание, то в империи на свободе не осталось бы ни одного поэта; все они давно сидели бы в темницах Спилберга. Нет, я порой просто восхищаюсь Меттернихом! По крайней мере, это действительно сильный противник, у которого есть голова на плечах. И он достаточно просвещен, чтобы бояться могущества идей и слов. Он из породы тех, кто столь успешно действовал в 89-м, а не из этих «новых», всяких там ренегатов типа Генца, с их оппортунизмом и безграмотным мистицизмом, поистине достойных слуг этих Габсбургов – Бурбонов – Романовых, которые настолько тупоголовы, что не в состоянии ни в чем разобраться, даже когда благодаря некоей идее прямо в них целятся из ружей! Слава богу, Меттерних сейчас в Вене, так что нам здесь предстоит бороться лишь с проявлениями нынешнего тупоумия, а не с изощренным коварством восемнадцатого века!

После столь бешеной тирады ни о какой вежливой сдержанности речи быть, разумеется, не могло.

– Мы назвали журнал «Новесма верба», – сказал Итале, и оба с энтузиазмом погрузились в обсуждение различных планов, перебивая друг друга, сверкая глазами, яростно жестикулируя и бегая взад-вперед по комнате. Закат тем временем догорел, в комнате стало темновато, но за дверью по-прежнему стучал ткацкий станок. Потом колокола – на университетской церкви Святого Стефана и на звоннице кафедрального собора – пробили шесть, половину седьмого, семь… крыши и трубы каминов по ту сторону улицы окончательно утонули в коричневых густых осенних сумерках, потом зажглись окна, и очертания крыш вновь возникли на фоне мрачного темного неба… Наконец Итале пришло в голову зажечь свечу. Он полностью сосредоточился на этом занятии, а когда поднял голову, то в неверном свете свечи встретился глазами с Эстенскаром, внимательно на него смотревшим.