Юстас выдавил убогое подобие улыбки.

– Все так, мы люди сдержанные. Но после ваших знаменитых вин привычки отходят на задний план, – он развел руками, изображая смущение. – И часто кантабрийцы останавливаются в Суме?

Мужчина покосился лукаво и принялся рыться под прилавком.

– Ну-у, – протянул он, – В последние лет пять поменьше, а раньше вечно разъезжали. Студенты были, путешественники, мотались из феода в феод, кутили. Еще ученые в наши пещеры наведывались и на озеро. Шарили по осоке, лягушек пугали, все измеряли что-то. А теперь больше проездом в Борджию или в Александрию, по делам. Вы ведь сами из этих?

– Из этих, да.

Юстас хотел прекратить разговор, но не слишком грубо. Еще не хватало, чтобы лавочник запомнил неприметного кантабрийца, задержавшегося в их захолустье.

Лавочник продолжал болтать, выкладывая на стол консервы с тушеным мясом, мешочки с крупой, солью и кофе. Чая у него не водилось. Он расписывал красоты родной Сумы и настойчиво рекомендовал забегаловки, принадлежавшие, надо думать, его друзьям.

– А как зайдете к Ратке, затребуйте у нее суп из белых грибков в хлебной миске, на жирных сливочках, – мужчина по-кошачьи зажмурился. Желудок Юстаса откликнулся подвыванием. – И можжевеловки! Да, холодненькой можжевеловки. Меня добром помянете.

Не время гулять по харчевням, как бы вкусно там ни кормили. Настроение упало еще на несколько градусов.

– Премного благодарен за рекомендации. Сколько я вам должен?

– А винца? Ржавого, а? Такого больше нигде нет.

– Давайте уже.

– Пятнадцать толаров.

Юстас скрипнул зубами, но отсчитал монеты с изображением козлиной головы. Не стоит препираться из-за грабительской цены, не стоит привлекать к себе внимания. Он всего лишь простак-путешественник.

Андерсен распрощался с лавочником и вышел на улицу. Холщовая сумка с припасами оттягивала руку, и он забросил ее на спину. Нужно было найти телегу, которая отвезла бы его до хижины на озере.

Юстас шел мимо аптеки и скобяной лавки, мимо мастерской стеклодува и кузни, коптившей воздух прямо в центре Сумы. Навоз и сено ровным слоем покрывали дорогу, носились босые дети. Захолустье.

Они могли бы остановиться в столице этого феода, в Церкеше, и отправиться в Борджию оттуда. Но город с первого взгляда не понравился Юстасу, да и Пхе Кён тоже: людно, громко, много стражи, много глаз. И очень похоже на Хёстенбург. Андерсен не мог отделаться от ощущения, что по ошибке попал обратно в Кантабрию. Поэтому он спешно обналичил вексель из кошелька герцога, обменял часть денег на толары, и они последовали дальше, вглубь Адриславы, поближе к границе.

В Суме, названной в честь огромной пещеры неподалеку от городка, были широкие улицы, а дома строились не выше двух этажей. Через Суму ходили поезда, и можно было отправить телеграмму.

Он с трудом удержался от того, чтобы снова заглянуть на местный телеграф – крохотный и жалкий, как курятник старой вдовы – и справиться, не приходил ли ответ на имя Магнуса Берча. Пришлось использовать это имя, ведь других документов у него не было.

Но он уже заходил туда утром, и ответа не было. Юстас не хотел, чтобы краснощекая телеграфистка с косой, уложенной вокруг безмятежного лба, имела малейший повод рассказать товаркам и соседкам о чужеземце, с нетерпением ждущем послания.

Юстас не желал, чтобы его лицо помнил хоть кто-то, когда армия Юэлян проломит границу этого феода.

Неподалеку от станции, где можно было нанять возницу, он приметил торговца слоеными булочками. Аромат выпечки разносился далеко по улице, перебивая запахи навоза, гари и теплой свиной крови. Юстас тут же подумал о Пхе Кён, и о том, что хорошо бы порадовать ее сладким, раз уж ему не удалось раздобыть чая. Но он отказался и от этой идеи – чем меньше людей будет видеть его вблизи, тем лучше.