– Один, – ответил я и представился.

– Калларла, – в свою очередь, назвала она себя. – Я биофизик.

Это имя было мне знакомо, только я не мог припомнить откуда. Мы постояли так секунду, и эта секунда показалась мне вечностью. Затем она кивнула и со словами: «Спокойной ночи, доктор», – стала спускаться по лестнице. Длинное, почти до пола, платье скрывало движения ее ног, и я видел лишь легкое колебание ткани. Некоторое время я смотрел, как она, стройная и гибкая, сходит или, вернее, уплывает вниз. Проведя рукой по лицу, я понял, что улыбаюсь, но улыбка быстро погасла – до меня сейчас дошло – в лице этой женщины было нечто болезненное. «Нечто» очень незначительное и незаметное для окружающих, но оно, безусловно, существовало. Такое лицо могло быть лишь у того, кто умело скрывает свое страдание от любимого человека. И скрывает это хорошо, заметить его может только совершенно чужой человек, да и то лишь при первом взгляде, потому что потом, привыкнув, он не увидит ничего.

«Что ж, – подумал я, – каждый из этих сотен людей, которые идут сейчас отдыхать в уютные апартаменты „Геи“, взял с собой к звездам все свои земные проблемы; ведь перед путешествием в бесконечное пространство их нельзя было отряхнуть с себя, как отряхнули мы от наших ног пыль Земли».

На следующий день в одиннадцать часов по земному времени должен был начаться первый самостоятельный полет «Геи». В подковообразном зале рулевого управления в ожидании этой торжественной минуты собралось почти три четверти экипажа.

Астрогаторы Тер-Аконян, Сонгграм, Гротриан и Пендергаст, главные конструкторы Ирьола и Утенеут, атомники, механики, инженеры и техники по очереди переходили от одного аппарата к другому; контрольные лампочки утвердительно мигали, как бы отвечая на заданные вопросы. У передней стены, выполненной из цельной отполированной каменной плиты, возвышался главный пульт управления. Закончив подготовку, астронавты сняли с него защитный чехол, и мы увидели маленький черный пусковой рычаг, которого еще не касалась ничья рука. Повернуть этот рычаг должен был Гообар. Мы ожидали его с минуты на минуту; однако уже пробило одиннадцать, а ученый все не появлялся. Среди астрогаторов было видно некоторое замешательство; наклонив друг к другу головы, они стали перешептываться. Наконец старший из них, Тер-Аконян, связался с рабочим кабинетом профессора.

Поговорив с минуту, старик прикрыл рукой микрофон и негромко сказал окружавшим его астрогаторам:

– Забыл...

Это слово, передававшееся из уст в уста, вызвало легкий шум, который прокатился по всему залу. Тер-Аконян говорил что-то еще, но так тихо, что, даже стоя в одном из первых рядов, я ничего не слышал. Отложив трубку, первый астрогатор погладил бороду и произнес:

– Немного терпения. У него возникла какая-то идея; ее необходимо записать. Через пять минут он будет здесь.

Прошло не пять, а все пятнадцать минут. Наконец за стеклянной перегородкой, у лифта, загорелся свет, раскрылась дверь и вошел или, вернее, вбежал Гообар; вероятно, он хотел наверстать упущенное по его вине время. Увидев зал, заполненный людьми, которые широко расступались, освобождая для него дорогу, он склонился, будто удивившись столь многочисленному собранию, и направился прямо к астрогаторам, помаргивая. Гообар нарушил весь распорядок торжественного события, потому что прежде чем Тер-Аконян успел сказать хоть слово – а по выражению его лица и по тому, как он поглаживал бороду, я догадался, что он собирается произнести речь, – Гообар, перепрыгивая через три ступеньки, поднялся на возвышение, спросил у стоявшего к нему ближе всех Ирьолы: «Это?» – и поспешно передвинул рукоятку.