— Могу просто снять. Я не пользуюсь ванной и не замачиваю в ней грязные носки, так что прикрывать занавеской нечего.

— А баб тоже не замачиваешь? — молотила я языком без стыда и совести.

— А зачем их за занавеской держать? Ими любоваться надо.

— Или присоединиться к ним…

— Ты мне программу минимум озвучиваешь? Потому что на максимум это не тянет. Максимум — это голышом в Неву после шампусика из горла…

— Давыдов, как так получилось, что…

Я замолчала. Он не переспросил. Наверное, прекрасно знал это «что». Что, где и когда я потеряла? Голову, совесть и стыд… Заигралась. Уже сутки не могу выйти из навязанного мне Давыдовым образа. Ведь это не я, хоть и рожа моя, и платье приличное и даже остатки помады на месте.

— Это неправильно… Целоваться с тобой и идти к твоей маме… Давай я пойду домой? Еще не поздно. На Невском море народа… У меня дома кошка, пивной сыр и прекрасное французское вино из Руссийона, которое не допила моя Лерка. А ты позвони Ленке. Она тебе хоть в полночь откроет, хоть в стельку пьяного примет. Я завтра отошлю ей платье с курьером. Договорились?

— Мы договорились о другом. Что я ночую у тебя с твоей кошкой. Я так ее и не увидел. Должен же я подружиться хоть с одной кошкой… Потом я на завтрак очень люблю замороженные перцы… Может, ты сжалишься и погреешь их нормально, еще и сметанку подашь к ним…

— Ой, — я покраснела. — Извини, я как-то не подумала…

— Нет, это хорошо, когда девушка не думает. Плохо, когда забывает помаду и до ужина ее нельзя целовать…

— После ужина меня точно нельзя будет целовать. Договор?

Я протянула руку. Давыдов на удивление пожал ее без всяких вопросов.

— Лидочка плачет и пятится, Лидочка маму зовёт… А в подворотне на лавочке страшный сидит Бегемот. Змеи, шакалы и буйволы всюду шипят и рычат. Бедная, бедная Лидочка! Беги без оглядки назад!

— Боже, Крокодил! — я толкнула Давыдова в грудь. — Крокодил Крокодил Крокодилович… Ну что ты со мной делаешь?

— Влюбляю тебя в себя.

— Пугаешь…

— Это синонимы в нашем случае…

— Давыдов, может ты раньше вторника на работу пойдешь?

— Ты еще будешь просить меня не ходить… И я, может, и останусь с тобой… А когда надоест трахаться, пойдем с тобой смотреть янтарную комнату. Живу в Пушкине, а так и не видел ее ни разу.

— Туда огромная очередь…

— Пройдем без очереди… Ты заметила, я уже готов выйти с тобой в свет?

— А я еще не зажгла для тебя зеленый.

— Зажжешь. Дело времени… Хотя ты, мадемуазель, должна скорее карт-бланш давать. Рандеву назначить… Лямур тужур там всякие пообещать…

— Тужур — это навсегда. А у нас всего на неделю.

— Или три. Для меня это вечность, поверь…

— Сколько ты с Ленкой?

— Два года или уже почти три…

— А с Катей?

— Восемь месяцев, а что? Какое они отношение к лямур имеют?

— Такое же, наверное, какое ты ко мне. Никакого… Давай забудем, а? — посмотрела я на него с неприкрытой накладными ресницами надеждой.

— На три часа забудем все разногласия. Мир, дружба, жвачка, а лямур-тужур после мамы. При мамы только… Как там поцелуи будут?

— Бизу… Это еще и «пока» по-французски. Не только поцелуйчики… Мне очень хочется сказать тебе это… Бизу, бизу, бизу…

— Вот и всплыло отличие женщины от мужчины. Вы хотите говорить, а мы хотим делать… Я буду прощаться с тобой неделю, ладно?

— Дакор — это ладно по-французски.

— Анкор, еще анкор… — усмехнулся Давыдов мне в нос и тронул его губами. — Это Азнавур, верно? Хоть он и не француз… Пошли, мадемуазель, с моей маман знакомиться. Вдруг она тебе понравится.

— И что тогда?

— Да шут его знает!

Шут ничего не знает. Шут — это я. А хрен — он, еще тот, сладкий, когда целуется, а как рот откроет… Тушите свет. Вернее, дайте руку, пока я действительно не свалилась к вашим ногам, господин Давыдов. Тогда вам не до смеха станет. Я же чокнутая…