Он так и не убрал с меня рук. Уже снова с моей задницы, на которую я, кажется, надыбала себе приключений. Главное теперь на передок их не схлопотать.

— То есть все те, кто отказывается с тобой спать, сумасшедшие?

— Конечно! — Давыдов заржал в голос. — А ты ещё сомневаешься в этом? Но ты же сумасшедшая в квадрате. Ты вообще спать с мужиками отказываешься.

— Отчего же… Познакомь меня с Яшей, и я подумаю…

— Уломал, значит? — Давыдов убрал с меня руки и отбарабанил по граниту столешницы победную дробь. — Завтра у матери на юбилее и познакомлю.

Я тут же воспользовалась свободой и слезла с него. Одернула… Нет, вовремя передумала трогать шорты-юбку, а то и сдернуть можно…

— Ага… В качестве кого? После всего сказанного тобой ему по телефону?

— Ну… — нахал тянул звук «у» и улыбался все шире и шире. — В гамаке хорошо думается… И вообще, сказочница, утро вечера мудренее.

— Ты идёшь в гамак? — сделала я самое невинное лицо.

— Я иду в душ и в кровать. Я предлагал тебе разделить ее со мной, но ты отказалась. Теперь виси сама в гамаке и думай… Хотя что думать, говори правду. Ложь Яшка сам придумает…

— То есть применять ко мне физическую силу ты передумал?

Мои пальцы легли на столешницу рядом с его кулаком. Подняла глаза — пальцы мои Давыдов давно изучил, теперь заинтересовался ресницами, но те не хлопали.

— А я только хотела горлышко прочистить…

— У бутылки?

— Ты меня понял. Предупреждаю про ночь, про утро и про завтрашний вечер. Ору я истошно. Петь не умею…

— Лида, я не понимаю мужиков, которые насилуют баб. Вас столько, что даже при большом желании не перетрахаешь всех желающих. У меня большого желания нет. Это к моему брату. Да и вообще, в этом процессе двое участвуют, иначе это иначе называется… Так что спи спокойно. Если я, конечно, храпеть не буду… Мне никто не говорил, что я храплю, но, может, посчитали это невежливым. Вы же, бабы, народ воспитанный… Так что толкай, бей, не жалей…

— Не переживай. Первая ночь без кошки, я буду спать, как убитая…

— А что было с кошкой?

— Она по мне ходит всю ночь… Взбивает, как подушку…

— Заморозь.

— У меня морозилка забита фаршированными перцами.

— Это страшнее скелетов в шкафу. Ты меня пугаешь… На ночь нельзя пугать. А то буду плакать, и тебе придется прийти меня пожалеть…

Нет, плакать не будет, будет ржать и дальше…

— А по рассказам Хруслова ты был такой серьезный бизнесмен…

Давыдов подпер щеку кулаком и навалился на столешницу.

— Трепло твой Хруслов, трепло… — тяжело вздохнул бедняга.

— Не увольняй, ладно?

— А что мне за это будет? — приподнял брови. — Ничего, как понимаю… — тяжело выдохнул. — Если только объедки с Яшкиного стола. Зачем мне Хруслов? — покачал головой. — Нет, Хруслов мне не нужен…

И снова ржет.

— Федя, тебе холодный душ нужен.

— Горячий. С тобой. Вот, что мне нужно. Но ты отказываешься…

— Федя, это намного серьезней, чем ты думаешь. Я не хочу рисковать. Если вдруг влюблюсь в кого-нибудь, тогда только рискну…

— Я постараюсь тебя влюбить…

— Зачем?

— Хочу.

— А как же Катя?

— Жена, как всем давно известно, не стена… Прости, не буду попсу при тебе цитировать. Ну, готова спорить?

— На что?

— На любовь. Спорить, так спорить…

— У меня есть неделя.

— За неделю я даже жениться не успею.

— Неделя, Федя. Потом у меня работа твони-фор-сэвен.

— Без перерыва на перетрах?

— Да, Федя.

— Нахрен такую работу…

— Там большие бенефиты.

— Продажная ты шкура…

— Какая есть…

— Зачем ты Хруслова выгораживаешь? Неужели женская дружба существует? Или мужская? Дружишь с Виталиком?

— Нет, жалею дурака. С работой в Питере тяжело. Он хорошо водит, и ты это знаешь.