Меня кинули в какую зловонную сырую темницу с низкими потолками и окошком с решёткой. Закрыли на железный засов и ушли.

Первые два часа я никак не могла прийти в себя. Не верила, что всё это происходит со мной. Мне всё казалось, что это дурной сон, кошмар. И я вот-вот проснусь и снова окажусь в своем мире. Но нет. Суровая реальность не отступала.

Потом я начала думать об Элизе. Как она там без меня? Надеюсь, ее покормили и не обижают эти монахини. Потом я начала горевать о своей судьбе. Не могла поверить в то, что меня приговорили к казни.

Устав ходить по своей сырой темнице, я присела на большой ворох соломы, сваленной в углу. Эта соломенная куча была единственной обстановкой моей пустынной камеры. Правда, в противоположном углу находилась еще дырка в полу, которая, видимо, служила отхожим местом.

Мне очень хотелось пить, вымыть лицо и руки, но воды не было. Чуть позже, немного успокоившись, я присела на солому и прислонилась спиной к каменной стене. Прикрыла глаза, решив подремать.

Уже ближе к полуночи у моей темницы появилась одна из монахинь. Через небольшое оконце с решеткой в двери она протянула мне глиняную крынку и кусок хлеба.

– Твой ужин, блудница! – злобно выплюнула она.

Я взяла из её рук засохшую горбушку и крынку с водой. Но благодарить её не спешила, а только спросила:

– Когда меня освободят?

– Освободят? – удивилась тощая карга. – Ты здесь до казни. Аббат Фалло приказал тебя сжечь на праздник Всех Духов.

– Это когда?

– Через четыре дня, ты что, и этого не знаешь? – огрызнулась зло монахиня. – Да… Ты воистину великая грешница, верно сказал наш настоятель!

– А что с моей дочерью? – перебила я ее нетерпеливо.

На это монахиня как-то недовольно поморщилась и отвернулась. Она быстро направилась прочь по тёмному коридору.

– Что с моей дочерью, ты гадкая мегера! – громко прорычала я ей в спину.

Но эта зараза так и не ответила. Скрылась во мраке.

Разве можно быть настолько бессердечными существами?

Не аббатство, а какое-то тёмное сборище нечисти.

Присев опять на кучу тёплой соломы, я посмотрела на засохшую горбушку серого хлеба. Есть совсем не хотелось, несмотря на то, что я не ела с самого своего попадания сюда. Конечно, не считая того крохотного кусочка ароматного шоколада. Потому я только попила воды из крынки и, поставив ее на каменный пол, положила хлеб на нее.

Уже совсем стемнело. Но, слава Богу, ночь была ясная, и все было хорошо видно.

Снова прикорнула на ворохе соломы и задремала.

– Мамочка, ты здесь? – вдруг в тишине раздался детский знакомый голосок.

Я резко поднялась с соломы и приникла к оконцу с решеткой. Элиза, присев на корточки, заглядывала внутрь моей темницы. Моя камера находилась ниже уровня земли.

– Детка, ты пришла ко мне, – выдохнула я радостно, обхватив сверху её маленькие ладошки, которые держались за железные прутья.

Мое сердце наполнилось радостью. Хоть кто-то в этом жестоком мире любил меня, и я была кому-то нужна.

– Моя бедная мамочка, – пролепетала жалостливо Элиза и попыталась поцеловать меня в щеку, но прутья решетки не дали ей этого сделать. – Монахини выгнали меня из аббатства. Сказали, что я дочь демона.

– Вот злобные мегеры, – процедила я.

Ну разве можно быть такими чудовищами? Выгнать маленького ребенка, можно сказать, на голодную смерть, да ещё и наговорить гадостей.

– Ты не слушай их, Элиза. Твой отец был добрым, достойным человеком. Никаким не демоном. Поняла меня?

Конечно, я врала. Я даже не знала, от кого родила. Воспоминания Мари мне не передались. Но надо было как-то утешить несчастного ребенка.