Мне было восемнадцать, я уже замечала, как на меня смотрят. Все они. Соседские мужики. Парни в школе. Просто прохожие. Отец искренне гордился моей красотой — но он всегда жил в каком-то другом, идеальном мире. Весь в своей работе. Я же уже не испытывала такого восторга. Моя внешность — как вшитый чип, который не позволит скрыться, спрятаться. Я уже знала эти взгляды. Липучие, как нагретая солнцем жвачка, выпавшая из чужого рта. Хотелось стряхнуть их, но они тянулись следом тенетами мерзкой резины. Это неприятно, кто бы что ни думал. Я сто раз говорила Дарке, единственной подружке, но та не верила. Все считала, будто кокетничаю, набиваю цену. Она не понимала, что это невыносимо. Говорила, что с радостью поменялась бы со мной местами.

Влажные ладони нырнули в штаны и легли на голую задницу. Горячие, будто их только что вынули из кипятка. Пальцы впились в плоть, наверняка, до синяков. Ногти скребли по нежной коже. Хотелось заорать. Высоко, визгливо, чтобы заложило уши, чтобы охрипнуть. Но я молчала и терпела. И была рада тому, что он стоит за спиной, и я не вижу красную рожу с отвисшей слюнявой нижней губой. На его кителе было написано имя, но я не хотела его читать. Не хотела знать имя. Он — безыменное нечто. Толстяк, наконец, вынул руки из моих штанов, но лишь для того, чтобы нырнуть под кофту и вцепиться в грудь. Наглаживал, теребил соски. Развернуться, полоснуть ногтями по рыхлой красной щеке. И всему конец: я больше никогда не увижу отца. А он не увидит меня. Сейчас я нужна ему больше жизни. Я не позволю ему почувствовать себя брошенным и забытым. Я есть. И я его люблю.

Толстяк склонился ко мне, прямо к уху:

— Ну? Хочешь полчаса?

Я покачала головой. Отчаянно, нервно. Лечь под эту скотину — просто не смогу. Он отстранился, развернул меня к себе, взял за руку и припечатал себе между ног, на жесткий вздутый бугор. Я тут же отдернула руку, но он усмехнулся:

— Давай, детка. Иначе и десяти минут не увидишь. Разверну — и больше никогда к папаше не придешь. Ну, приласкай, чего тебе стоит.

Я глупо смотрела на его безобразные штаны и замотала головой. Знаю, чего он хочет. Конечно, все видела в инфосети, и Дарка сто раз рассказывала, давясь от смеха. Будь здесь Дарка — она бы не растерялась. Но я не Дарка. Я никогда не видела живого мужчину без штанов, если не считать одной стыдной случайности, и совершенно не хотела начинать настоящее знакомство с этого похотливого урода.

— Пожалуйста, не надо.

Я с надеждой смотрела в его искрящиеся азартом глаза, но глупо было на что-то рассчитывать. Он потянулся к пряжке с эмблемой охранных войск, расстегнул пуговицу, нажал пусковой бегунок молнии. Я смотрела, как парализованная, и не могла отвести взгляд. Содрогалась от омерзения, но неумолимо смотрела. Толстяк запустил руку в штаны и вывалил толстый налившийся член с яркой блестящей головкой.

— Давай, детка, — он кивнул на пол перед собой. — Или пошла вон, шалава. Скажу, что предлагала себя, как взятку. Если очень постараться — сядешь, как и папаша-уголовник.

Я снова покачала головой:

— Не надо. Прошу.

Он изменился в лице, поправил штаны и потянулся к коммуникатору на запястье:

— Дик, зайди в восьмую — тут проблема.

Я смотрела на него, выпучив глаза. Кивала, как ненормальная, и шептала, чтобы он отменил вызов.

Толстяк посмотрел на меня, оскалился:

— Отбой, Дик. Улажено.

Только уже потом я задумалась: был ли Дик на самом деле?

Он вновь вывалил член:

— Давай, детка, постарайся.

Хотелось реветь, но слезы мне не помогут. Под его тяжелым взглядом я опустилась на колени, и отвратительный, обвитый венами ствол торчащий из черной мочалки, оказался перед моим лицом. Я подняла голову: