— Я не прощу себя. Потому что он мне ничего не сделает, а вот тебя убьет, он не отпустит меня. Ты думаешь, что все эти шесть лет я делала? Я старалась избавиться от него, думала, не рожу, так он меня бросит, но нет, он меня посадил в золотую клетку, и я служу украшением его стареющего эго! — предательские слезы все-таки выступили на глазах. — Я люблю тебя, понимаешь? Все время любила и не отпустила ни на минуту ни отсюда, — прижимаю ладонь к груди, — ни отсюда, — мои пальцы стучат по лбу. — Все время ты со мной, и тошно становится только от одной мысли о том, что эти дни закончатся, и я снова умру вот здесь, — снова кладу ладонь на грудь. — Но мое тело и разум будут жить воспоминаниями о тебе. А что будет со мной, если я буду знать, что он убил тебя, как ты думаешь?

Парень молчал.

— Скажи, Максим! — мой голос срывается, и я уже плачу.

— Я убью его, — говорит вдруг он, и его губы накрывают мои, он вкладывает в поцелуй всю нежность, что сейчас проникает в меня, а я пью ее, наполняясь ей, не могу насытиться и насладиться.

— Люблю, — шепчет он, целую мои мокрые от слез щеки. — Не отдам.

20. Глава 20

День пролетел незаметно. После того, как с Полиной встретились в коридоре администрации, только и мог думать о том, что она сказала. Даже ужинать не пошел. Настолько погрузился в размышления, что не заметил, как стрелка часов подкатила к десяти вечера. Парни так ко мне и не пришли. Наверное, поняли, что со мной происходит неладное, ведь не первый год знаем друг друга и не одно восхождение делали вместе. А сейчас мне было не до этого, хотелось побыть наедине с собой. Разобраться, потому что завтра будет еще один трудный день, завтра пойдем дальше, а для этого голова и тело должны работать на все сто процентов, и число ошибок должно свестись к минимуму. Завтра начнется восхождение на скалы, а это страховка и жизнь людей в руках инструкторов.

Я повернулся на бок и закрыл глаза, вдохнул запах, что исходил от подушки. Полина. Она никак не хотела отпускать, и сейчас готов был бросить все и пойти забрать ее из номера, привести к себе. Уложить на кровать рядом и по-хозяйски обнять, сжать до боли родное тело. Дикая ревность снова скрутила в тугой узел внутренности, аж трудно стало дышать, как представил, что этот старый мудак обнимал мою малышку. Взял бы топор и отрубил ему руки на месте. Глаза заволокло пеленой ярости. Как она жила все это время? Эти видения так и не отпускали меня, мучая, терзая, заставляя внутренне содрогаться. Но усталость все-таки начала брать свое, и глаза закрылись прежде, чем я смог стряхнуть с себя вязкие путы сна.

Я лежу прикованный к кровати, нижняя часть отказала, и врачи напророчили, что я навряд ли вообще встану и буду ходить. В первые дни я вроде бы и смирился с этим, погрузился в пучину воспоминаний. Ничего не ел ни с кем не разговаривал. Просто находился в прострации. Родители наняли сиделку, меня поставили перед фактом, даже не посоветовались, но мне было все равно, я тогда даже ничего не сказал. Понимал, что родителям некогда ухаживать за калекой сыном, ведь у них есть здоровая дочь, зачем я им нужен больной. Самобичеванием я занимался до того момента, как утром следующего дня в комнату постучали, и в открывшуюся дверь просунулась мужская голова.

— Максим, — мужчина вошел в комнату, оглядывая планировку, — меня зовут Сергей, с сегодняшнего дня я — твоя сиделка, — он пробежался глазами по комнате, задерживая взгляд на кубках и групповых фотографиях с чемпионатов по скалолазанию, с гонок. — Будем знакомы, — он протянул мне руку, а я так и остался лежать недвижимым, уставившись на него во все глаза.