Мару приподнял угол рта, и Тьяна прочитала на его лице: «Не терпится?».

– Хороший вопрос, Островски. Вначале немного повеселись: выпей коктейль, послушай жас. Ты поймешь, когда бить. – Он задумался на мгновение и, склонив голову набок, спросил: – Ты умеешь плакать?

– Представь себе, у меня есть чувства, – Тьяна окатила его ледяным взглядом.

– Я имел в виду, умеешь ли ты вызывать слезы, когда это нужно.

– Не знаю. Не пробовала.

– Постарайся заплакать в клубе. Тогда, думаю, на тебя точно обратит внимание та, кто мне нужен.

– А если не обратит?

– Просто уходи, лови таксомотор и приезжай сюда.

– А если обратит? – Тьяна подняла брови.

– Жалуйся на меня, всячески обзывай и не бойся сгустить краски. А затем внимательно слушай, что тебе скажут.

– Хорошо. – Тьяна опустилась на край кресла; взгляд скользнул по картинам, и она вспомнила о своем портрете. – Думала, «Независимость империи» висит в каком-то из музеев. – Начав издалека, Тьяна кивнула на знаменитое полотно: деву в кольчуге, с факелом в одной руке и коротким древнеосским мечом в другой.

– Да, иногда висит, – равнодушно ответил Мару.

– У твоей матери много картин. Наверху – целая комната, – осторожно продолжила Тьяна. – Откуда они?

– Ты интересуешься искусством? – Мару изогнул бровь.

– Да, – соврала Тьяна. – Немного.

– А я думал, у тебя одни яды на уме, как тот «Кровобег» в часовне.

Метнув в него взгляд-молнию, Тьяна поджала губы. Хмыкнув, Медович ответил:

– Картины на втором этаже – это работы начинающих художников.

– Твоя мать поддерживает молодые таланты?

– Скорее, тех, у кого есть покровители. Попасть в ту комнату совсем непросто, и таланта тут недостаточно.

– Нужны деньги, – мрачно заключила Тьяна.

– Нужны связи, – поправил Мару.

«У Власты их нет. Или она мне не рассказывала?».

– А вот и накидка, – в гостиную вплыла Осслава. – Черная, с агатовыми вставками, отороченная перьями. И… – сверкнула подкладка, – с золотом внутри. Что, скажешь, я опять перестаралась? – она с вызовом воззрилась на сына.

Мару лишь усмехнулся и покачал головой.

– Нам пора. – Поднявшись, он мимолетно обнял Осславу, перехватил накидку и перебросил ее через согнутую руку. – Спасибо, мама.

– Как? Вы не останетесь на ужин? Слишком рано для клубов.

При слове «ужин» у Тьяны крутануло желудок. Перед глазами встали толчонка и индюшатина, отправленные в мусорку, и рот наполнился слюной.

– Мы не голодны. К тому же, не хотим опаздывать. А твои ужины – дело небыстрое. – По пути к двери Мару зачем-то подцепил покрывало, изящными волнами ниспадающее с кресла, и повесил поверх накидки.

– Тогда в следующий раз. Тьяна, я тебя приглашаю, – с напором произнесла Осслава. – Можешь прийти без Марувия, раз он не смыслит в удовольствиях.

Проглотив чувство голода, Тьяна улыбнулась и кивнула.

– Благодарю. За приглашение и за платье. – Вспомнив про духи, комплименты и теплый прием, не считая револьвера, она тихо добавила: – За всё.

На улице сгустились сумерки, зажглись последние фонари, и дома окрасились уютом горящих окон. Прохлада опустилась на город, но Тьяне не хотелось кутаться в накидку. Мимо неспешно проплыл таксомотор – в надежде на вскинутую руку. Не решившись остановить его, Тьяна посмотрела на Медовича. Он щурился и зевал, прикрывая рот кулаком.

– Поймаем машину?

– Слишком рано для клубов, – Мару повторил слова матери. – Прогуляемся. Через парк. Тут недалеко.

– Тебе не кажется, что я слишком разряжена для прогулок? – возразила Тьяна.

– Нет, ты чувствуешь себя разряженой. Это видно. Тебе надо привыкнуть к одежде. – Взгляд Мару медленно скользнул по Тьяне сверху вниз: он походил на свет фонаря в руке человека, который что-то ищет. – Для нашего плана было бы лучше, если бы ты выглядела попроще, а не… – Медович замял какое-то слово и, хмыкнув, уставился в небо. – Вы с мамой усложнили мне задачу.