Из зарослей ухнула ночная птица, и Тьяна смахнула слезы, вызванные воспоминанием. Во рту пересохло до горечи, и недоброе предчувствие подтолкнуло к признанию: она не верила, что все закончилось. Не верила, что «Любомор» отпустил ее. Жизнь почти не умела ставить точки, ее рука вечно соскальзывала, и выходила очередная запятая. Вдруг и сейчас?

Вэл умер, точно умер, и если яд продолжал действовать, это могло значить только одно.

Тьяне вспомнилась вечеринка в честь помолвки – вернее, ее финал.

Гости, наполненные хмельными коктейлями и свежими сплетнями, разъехались лишь на второй день, после позднего обеда. Пока мама и пара нанятых служанок освобождали столы от грязной посуды, Тьяна и Велимир вышли на веранду.

Машины караваном следовали по дороге, с двух сторон засаженной кипарисами. Прямоугольники «Дюз-и-Берговичей» вальяжно покачивались на рессорах, а низкие рокочущие «Еллинеки» рвались вперед, норовя растолкать медлительных соседей своими удлиненными капотами. Семейные автомобили загораживали путь холостяцким, точно в назидание: «Охолони, молодежь, куда спешишь? Не иначе на обочину или в дерево!». Желтая пыль стояла стеной.

– Я люблю тебя, Тьян, – обыденным тоном произнес Вэл, будто говорил о курятине по старо-осски, поданной на обед.

Тьяна повернулась к нему. Блекло-серые, всегда утомленные глаза жениха казались ярче и живее в потоке алого света. Вэл смотрел мимо Тьяны, на вереницу машин, и ей подумалось, что это вполне возможно – полюбить его. Сердце ускорило ход, но тотчас споткнулось.

Вэл, не сводя глаз с дороги, положил руку ей на поясницу. Опустил ниже. Сгреб пальцами подол. Тьяна хотела отстраниться, но почему-то замерла. Пока Велимир подбирался к ее белью и всему, скрытому под ним, она пыталась нащупать в себе хоть какое-то чувство, помимо раздражения. Не любовь – так симпатию. Не симпатию – так смирение. Они все равно поженятся, так какая разница?

Наклонившись к ней, Вэл жарко зашептал в ухо: «Люблю, люблю». Колючий, жесткий подбородок уперся в шею. В ноздри забился плотный запах алкоголя и мужского крема. У Тьяны закипела кровь, но не от страсти. Перехватив руку Велимира, она с силой отвела ее в сторону. Он застыл и, помедлив, отстранился. Закатный свет схлынул с его лица, и теперь глаза казались темными пустотами в голове каменного истукана.

– Какая недотрога, кто бы мог подумать, – сунув руки в карманы брюк, Вэл отошел и привалился к перилам. – Ничего, я не обижаюсь. Понимаю, тебе нужно время. – Вроде он говорил правильные вещи, но таким тоном, словно сам с собой не согласен.

Одернув юбку, Тьяна исподлобья посмотрела на жениха. Она не понимала, на что тут обижаться. Все то, к чему он так упорно подбирался, когда-нибудь неизбежно ему достанется. Почему это должно случиться прямо сейчас?

– Вэл, а ты… – говорить было трудно, но ей действительно хотелось разобраться: и в своих чувствах, и в его. – Ты всерьез сказал это?

– Что?

– Про любовь.

– Раз сказал, значит, всерьез. Ты же ценишь слова, да? Иначе не метила бы в переводчицы. – Губы скривились, и Тьяна прочла в насмешливом изгибе: «Придурь, да и только».

– Я ценю не слова, а их смысл, – пробормотала она себе под нос.

Воспоминание пролетело за долю секунды, и сердце, как и тогда, на веранде, споткнулось. Да посильнее – так, что заныли вены. Мог ли Вэл соврать? Сказать, что любит, а сам… Был действенный способ проверить это.

Повернув налево от моста, Тьяна вышла к разлапистым кустам орешника. За ними просматривался задний фасад Погреба. В нескольких окнах горел свет, но темные силуэты не маячили за стеклами. Не сводя глаз с желтых окошек, Тьяна выбралась из кустов и побежала вдоль торца. Дверь пансиона, лестница, номер «13». Заперев засов, Тьяна привалилась к косяку. Легкие, словно кузнечные мехи, быстро-быстро втягивали и выпускали воздух. Спина и ноги горели от напряжения, а пальцы, напротив, будто сковало льдом. Оторвавшись от двери, Тьяна с опаской взглянула на руки: кровь Велимира превратилась в коричневую заскорузлую грязь. Оттереть ее, затем вылить зелье, после спрятать сумку… Нет, вначале узнать: действует ли яд. Чтобы не питать ни ложной надежды, ни обманчивой безнадеги.