^{>Автограф стихотворения Б. Ахмадулиной «Пятнадцать мальчиков».}

О том Беллином приезде у меня осталось очень мало воспоминаний. И мы были не в духе, и в журнале что-то расстроилось, и Белла была сама не своя.

Помню только такой эпизод.

Я забежал к ней в номер гостиницы. Белла сидела на подоконнике, пускала мыльные пузыри. Присев на диван, я наблюдал за ней. На душе было муторно, ненастно. Белла молча подошла к столу, на котором вразброс валялись фотокарточки, выбрала одну из них и надписала: «Боба, милый мой, меня не забывай! Ни за что!»

Я понял, как ей необходимо побыть наедине с собой, и тихо вышел – пусть поплачет, облегчит душу.

На улице смотрю, стоит московский поэт, наш переводчик Владимир Соколов, и тоже грустный.

Судьба оказалась немилостивой к этому отличному русскому поэту. В молодые годы он потерял любимую жену – выбросилась в окно – и с горя пристрастился к бутылке. Жизнь потеряла смысл («Мне тридцать три, я чист, ищу Иуду»), но стихи Володя продолжает писать хорошие.

Мы пошли кушать пирожки.

^{>Владимир Соколов}

Володя все недоумевал, почему Белла подвела его. «Ведь договорились встретиться у гостиницы. Я торчу здесь уже битый час…»

Я не стал рассказывать Соколову, чем была занята Ахмадулина…

– Пока я ее ждал, сложилось стихотворение, не ахти какое, но все же, – улыбнулся Володя и записал мне в дар на бумажной салфетке:

^{>Автограф В. Соколова.}

Володя протянул мне ту салфетку и тоскливо посмотрел в глаза: «Все мы немного влюблены в Беллу».

Попрощавшись с Соколовым, я вернулся в гостиницу и показал Белле Володин набросок. Она очень удивилась:

– Почему смертельной обиды?!

В следующий раз Белла приехала в Тбилиси с Юрием Нагибиным. Позвонила нам из гостиницы, мол, приходите, да не задерживайтесь.

Немного робея перед маститым прозаиком, – Нагибин представлялся нам пожилым, благополучным, респектабельным, – мы с Эдиком постучались в дверь их номера.

Первые же минуты рассеяли наши опасения. Юрий принял нас запросто, словно давних знакомых, и мы быстро перешли на «ты».

Скажу в скобках. Наш новый редактор за каждым застольем повторял, что Борю можно охарактеризовать словами классика: он был на ты со всеми, с кем пил шампанское, а шампанское он пил со всеми.

Ресторан нашу компанию не устраивал. Решили пойти в хинкальную. Там было людно и шумно. Мы забрались в боковую комнатушку. Юра обшарил ее глазами – есть ли окно, и объяснил, что после фронтовой контузии у него остался страх замкнутого пространства. Мы ели обжигающие пальцы хинкали, запивая бочковым пивом.

Вечером мы с женой повезли чету Нагибиных («чета» применительно к Белле звучала для меня смешно, и я нарочно поддразнивал ее этим словечком) в загородный ресторан. Белла всю дорогу читала нам новые переводы. Милу особенно поразила строчка: «О господи, задуй во мне свечу». И она по сей день по любому поводу притворно вздыхает – о господи, задуй во мне свечу!