- Давай переоденемся и сходим в парк? А потом в магазин, чтобы купить и нам покушать?

- Ладно, - буркает, а я вздыхаю вновь и подхожу к нему, чтобы взять за ручки.

- Малыш, прости, ладно? Я не хотела тебя обидеть.

- Почему ты кричишь? Я же ничего не сделал.

- Знаю, это моя вина. Дело не в тебе. Во мне.

- Почему так?

- Мне сложно быть здесь.

- В этом городе?

- В этой квартире. Пойдем. Надо воду включить, умоемся и пойдем на разведку, как тебе идея?

- Ты мне расскажешь?

- Все, что захочешь.

Все, что он захочет, конечно, не смогу, но что могу, говорю. Объясняю, кем был мой отец когда-то и кем я была, кем хотела стать, но тему Олега обхожу стороной за триллион километров. Давид у меня всего раз спросил про своего отца, а что ему ответить, не знала. Этого вопроса я боялась, как огня, и столько всего придумала — отец твой, мол, летчик, пожарный, экспедитор, блин! А язык не повернулся так жестоко его обмануть. Такой прогноз значит, что он когда-нибудь вернется, а я то знаю, что этого не будет. Олег думает, что я сделала аборт, и его этот факт не волнует. Думаю, что он выдохнул и забыл, как меня забыл, то есть быстро и начисто. Обещать ребенку отца, которого не будет? Или врать, что он умер? Сказать правду, что и ему сердце расколошматит? Нет. В этом уравнении нет правильного решения — увы и ах, — и тогда я взяла еще один тайм-аут. Мы с Давидом договорились, что поговорим о его отце, когда ему стукнет четырнадцать. Время идет, а я все еще не знаю, как буду выходить из этой ситуации, потому что прекрасно понимаю — он не забыл. И не забудет никогда.

Сейчас сын молчит, лишь потому что хорошо меня чувствует. Знает, что такие вопросы приносят мне даже не дискомфорт, а натуральную боль, но когда-нибудь он свое спросит, на что имеет полное право. Я ведь понимаю — каждому ребенку нужен отец, все хотят знать, откуда они и от кого произошли. Я пока даю ему малое — мужскую модель в виде дяди Жени. Он просто золото, если честно, учит его быть «настоящим мужчиной»: держать свое слово, защищать слабых, не давать маму в обиду, уважать женщин, но…Это все равно не одно и тоже… Хотя с другой стороны…у меня был отец и что? Что он мне принес, кроме тонны слез и разбитого сердца, которое до сих пор режет меня изнутри?

- …Почему вы не общались? - спрашивает Давид, после того, как узнал, кто его дед.

Ох, боже, ладно. Это тоже сложный вопрос, но его я хотя бы могу объяснить просто…

- Он меня очень сильно обидел.

- Из-за меня?

- Что ты? - улыбаюсь и мотаю головой, держа сына за ручку, пока мы медленно идем по парковой аллее, - Он не знает о тебе ничего. Если бы знал, был бы счастлив.

- Точно?

- На сто миллионов процентов.

- Как тогда обидел?

- Обманул.

- Так сильно, что ты его не простила?

- Так сильно…

Давид пару мгновений молчит, обдумывает, а потом поднимает на меня глазки и шепчет.

- Мам, раз так, что мы здесь тогда делаем?

Господи! Ну вот кто придумал детей с их очевидными и такими простыми вопросами, что бьют в самую суть? Я ведь сама не знаю…просто по-другому не могла.

- Он очень сильно болеет.

- И что? Пусть вызовет врача, ты то тут при чем?

- Давид…он очень болеет. Понимаешь?

Давид со смертью не сталкивался, лишь раз, если так можно сказать. У него был хомячок, который умер, поэтому он завел себе Молнию. Они то долго живут, как никак — вычитал, все изучил.

- Как…Хома? - тихо спрашивает, я киваю.

- Как Хома.

Ну все. Теперь нас накрыла грусть. Вон и он потух, да и у меня на сердце тяжесть — нет! Не хочу впадать в уныние и тем более не хочу, чтобы сын грустил, поэтому улыбаюсь и указываю на пруд.