Давида никто не называл так просто, ни по имени, ни на «ты». Ни одна из его Любимиц, ни дядя Раду, тем более мне такого не позволяли. Мы были странной семьёй, просто голый факт.

– Не переживай, Ника. Я весь твой, - на секунду Дамияр улыбается, широко, без ограничений. Будто фонарики зажглись, разгладили его суровое лицо. В очередной раз думаю, что мужчина слишком красив для Альфы, который должен силой выгрызать себе место под солнцем. – Никаких волчиц и Любимиц.

– Ни одной?

– Я понял, световласка, что ты очень метишь на это место. 

– Ничего никуда не мечу.

Фыркаю, стараясь сдержать назревающее раздражение. Дамияр любое моё слово может выкрутить в свою пользу, играть ими, подстраивать под нужный ему контекст.

Впервые встречаю такого человека. Советники Альф, обычно, были лучшими переговорщиками. Потому что Альфы слишком прямолинейные, с любовью к власти и продемонстрировать свою силу.

Дамияр же… Словно всё в одном флаконе, намного лучше слышит скрытый смысл, чем тот же дядя Раду, а он был очень хорошим советником, помогал отцу выживать столько времени. 

– Ну-ну, - Альфа, не отвлекаясь от дороги, поддевает мой подбородок. – Не стыдись своих желаний, Ника. Если правильно попросишь – я выполню их все. 

– Не попрошу. И по поводу детей ты, кстати, ничего не ответил.

– Их нет, Ник, только племянница и сестра скоро родит племянника. Не любишь детей?

– Остерегаюсь. Если они оборотни.

Кажется, во мне остался след от детской травмы. Когда тот оборотень, чьего имени я не могу вспомнить, загонял меня, как добычу. Игрался, доводил до истерики, а потом жалел. Может, у него какой-то ген сбоил, нужно было о ком-то заботиться, а детей в стае почти не было.

Я, четыре ребёнка тогдашнего Альфы, совсем немного других. Наверное, не больше десяти. И все были намного старше, почти совершеннолетние по волчьим меркам.

– Почему?

– Покусают, ранят. Я намного слабее вас, - прикусываю кончик языка, чтобы не добавить привычное «бракованная». Дамияру об этом знать нельзя. Не хочу даже думать, что он сделает, когда узнает, что я и есть дочь Давида. – Со мной можно много сделать.

– Ты под моей защитой, теперь никто тебя не обидит. 

– Ну, дети ведь не всегда понимают, просто играются. Это… неважно. Настасья ведь тоже не понимает, а ты собираешься её ругать?

– Конечно. Я, Димитрий, пусть Дан подключается. Сегодня она сбежала сама, а завтра её похитят. Волчонок должен понимать, что так делать нельзя и опасно.

– Разве это справедливо? Один проступок, а столько наказаний? В плане, и ты, и Димитрий, все остальные.

Бормочу, вспоминая, как мне самой было обидно. Иногда в приюте я не была образцовым ребёнком, и мне доставалось. Сначала от воспитательниц, потом от дяди Раду, в конце всегда приезжал недовольный отец.

Сущая несправедливость, что меня все подряд шпыняли за одну и ту же ошибку. А я должна была смирно кивать, выслушивать всю ругань, не спорить и принимать наказания.

– Ника, не лезь в воспитание стаи. Я могу многое тебе спустить, но не это.

– Ладно, - жму плечи и накрываю его ладонь на берде своей рукой, неосознанно. – Я не пыталась лезть. Просто… Меня в приюте вечно ругали, - делюсь той правдой, которой можно. – Все воспитательницы. И это обидно, Альфа. Когда все по кругу ругают за одно и тоже, будто ты несмышлёнышь, который с первого раза не понимает. Разве если поругал Альфа, то это не самая высшая мера?

Жду его ответа, поглаживаю костяшки. Оборотни тактильны, а я далеко не оборотень, и тактильности во мне не было особо. Но это помогает отвлечься от дурных мыслей, сомнений.