И еще потому, думает он с нежностью, что ты мой сын, не по плоти, а по духу.

На вывеске нарисован лес. Внизу, у корней одного из деревьев, течет ручей, из которого пьет лев.

Это хинное дерево, цинхона.

– Всегда рад помочь вам, донна Маргарита. До свидания!

Пожилая женщина ковыляет от прилавка к двери, опираясь на руку Винченцо. Мальчик – высокий, угловатый подросток, выше ее на целую голову. Синьора кивает, рукой чертит в воздухе что-то вроде благословения:

– Я-то помню тебя еще малышом, ты и тогда был очень рассудительным. Вишь, как вырос! И какой учтивый стал! Да воздаст тебе Господь!

Винченцо улыбается и ждет, пока синьора скроется за дверью. Как только она уходит, он поворачивается, закрыв лицо руками.

– Пресвятая Мадонна! Я не знал, как от нее отделаться!

Продавцы в магазине посмеиваются. Маргариту Контичелло из района Трибунали знают все: она невыносима. Поэтому и достается Винченцо, ведь он еще подмастерье, и в этой игре он всегда проигрывает.

Из конторы доносятся голоса.

Выходит Иньяцио, рядом с ним – человек с почерневшим от солнца лицом, Винченцо Мацца, еще один выходец из Баньяры, переселившийся в Палермо.

– Хорошо, тогда я вам сообщу, – говорит он с сильным калабрийским акцентом. Он пожимает руку Иньяцио, похлопывает Винченцо по плечу: – Эй, Виченци, какой ты большой! Чем тебя кормят дома?

– Хлебом, оливками и луком.

– А я думал, мама тебя поливает, чтоб ты лучше рос!

Снова смех.

Проводив Винченцо Маццу, Иньяцио идет в контору.

– Дядя, можно с тобой поговорить? – останавливает его племянник.

Иньяцио вздыхает, предчувствуя, о чем пойдет речь.

– Проходи. – Он опускается на стул, потирает виски. Он очень много работает. Винченцо, однако, этого не понять: в пятнадцать лет смотришь на мир через призму эгоизма и думаешь, что знаешь всё. Иньяцио указывает ему на стул. – Так что ты хотел мне сказать?

Винченцо плюхается на стул, как пустой мешок.

– Приходила донна Контичелло. Опять! – Он закрывает лицо руками. – Про ее подагру я знаю больше, чем ее доктор. Требует, чтобы ее обслуживали только я или ты, говорит, что хочет иметь дело с хозяевами, а не приказчиками.

– Что в этом плохого? – Иньяцио кусает губы. – Бедняжке нужно с кем-то поговорить, а ты ей симпатичен. Всегда говори «да», и она будет счастлива. И вообще, как ты сидишь? Выпрями спину, смотри на меня, руки на коленях. Сколько раз тебе повторять?

Винченцо подтягивается, но не убирает руки от лица, умоляюще смотрит на дядю.

– Но почему я должен стоять за прилавком? Терпеть не могу людей, которые жалуются, мне хочется сбросить их в море. Лучше я буду помогать тебе и синьору Реджо в конторе, ты же знаешь, я хорошо умею считать. Пожалуйста!

– Нет. Я тебе уже объяснял, почему. – Иньяцио пригвоздил его к стулу взглядом.

– Потому что таким образом я могу научиться понимать людей и угадывать, что им действительно нужно. Потому что я усвою науку, не буду бояться трудностей. Потому что я научусь уважать работу других, – Винченцо насмешиво перечисляет, загибая пальцы. – Я ничего не забыл?

– Да. – Иньяцио обводит глазами контору. – Все, что ты здесь видишь, мы с твоим отцом заработали, открыв небольшую лавку, похожую на кладовку. Я хочу, чтобы ты понимал, чтó это место значит для нас, для Флорио.

Винченцо опустил голову, шумно сопит. Молчит.

– Возвращайся к работе, – велит ему Иньяцио.

Мальчик уходит. Лицо Иньяцио посветлело. Племянник, конечно, похож на Паоло, но в то же время он совсем другой. Всегда радостный, любит смеяться, смотрит на жизнь без страха.

Винченцо – его гордость, его отрада. Он очень смышленый, но этого недостаточно. Нужно еще крепко стоять на земле.