Когда Иньяцио вспоминает те шесть месяцев, что шли работы, сердце его поет.

На полках – новые альбарелло и сосуды с именем «Флорио». Склады на виа Матерассаи, на площади Сан-Джакомо и на таможне заполнены мешками с корой хинного дерева из Перу. Лавка Флорио стала тем, о чем он всегда мечтал. Теперь это настоящая дрогерия, магазин колониальных товаров.

Иньяцио оставил только одну вещь из старой лавки – весы, те самые, которыми пользовался его брат с первых дней работы.

Пусть будут, чтобы помнить, кто он, как все начиналось.

За дверью шум: это любопытные горожане и подосланные знатью слуги, им не терпится заглянуть внутрь, увидеть, как изменилась лавка. Конечно, всем хочется узнать, что устроил этот переселенец из Баньяры, и лица их выдают. Иньяцио даже нравится наблюдать, как они терзаются любопытством и сомнениями. Они никогда не признают, что это зависть и восхищение вынуждают их толпиться, ждать под дверями магазина.

Ему не терпится лично увидеть тех, кто не забывал вставлять ему палки в колеса. Теперь его ход, игра не только против Канцонери и Сагуто – против всех торговцев приправами в Палермо, а они уже интересуются, ропщут, беспокоятся.

Потому что Флорио теперь не просто лавочники. Они – коммерсанты, и могут сказать это с гордо поднятой головой.

Дверь открывается. Кто-то входит.

Иньяцио оборачивается.

Это Джузеппина.

– Ох… как красиво! – Джузеппина от удивления приоткрыла рот. Складка между бровями разглаживается. Рука в перчатке скользит по темному платью. – Я и не думала, что все так изменится!

Она тоже изменилась.

Когда пришли благополучные времена, у нее появились горничные и служанки, наряды, сшитые у портнихи, а не штопанные при свечах, новые туфли и пальто. Стал богаче и разнообразнее стол, для всех, и для Виктории, которая пока живет с ними, но все чаще заговаривает о том, что хотела бы иметь свою семью. И дело даже не в нарядных платьях, не в руках, которые больше не болят от тяжелой работы по дому.

Глаза Джузеппины засияли новым светом. Она выглядит умиротворенной.

Иньяцио смотрит, как она ходит по магазину: прикасается к шкафам, открывает дверцы, нюхает специи.

Она поднимает голову, улыбается ему.

Он не может оторвать от нее взгляда.

– Прекрасная работа, да, – негромко говорит она.

Ему хотелось бы прикоснуться к ее щеке, почувствовать ее тепло. Но он стоит неподвижно, скрестив руки на груди, стараясь не помять сюртук, который он заказал у портного специально для этого события. Те, кто войдет в магазин, должны сразу понять, что здесь больше нет лавочников в нарукавниках.

Вдруг вбегает Винченцо.

– Мама! Дядя! Почему вы ушли без меня?

Он высокий, даже выше своих сверстников. Ему всего одиннадцать, но его можно принять за подростка.

Иньяцио проводит рукой по его волосам.

– Мы никуда не ушли. Главная вещь, которую я хотел вам показать, – в конторе. Краска еще сохнет.

Он идет впереди по коридору, ведущему в контору. На новых столах – новенькие чернильницы, бумага.

Иньяцио указывает на длинную деревянную вывеску, она лежит на полу в дальнем конце комнаты. Краски яркие, еще свежие. Внизу тонкой кистью выведено имя художника, хорошо известного в Кастелламмаре, – Сальваторе Бургарелло.

– Он закончил ее только сегодня утром. Просил, чтобы сохла где-нибудь подальше от солнца, иначе краски растрескаются.

Джузеппина приложила руку к губам, как будто сдерживая возглас.

Винченцо переводит взгляд с вывески на дядю:

– Ты решил написать и мое имя! Почему?

– Потому что ты мой племянник и наследник своего отца. – Иньяцио обнимает его за плечи.