– Чего раскричалась? – проворчала Очи недовольно. – Зверьё спугнёшь.

И смотрит, будто не бегала от меня, а всегда здесь сидела. Я усмехнулась. Она легко спрыгнула и пошагала вперёд.

– Те! Нечего болтать! Пойдём, а то до заката не управимся.

– Ты знаешь, куда идти? – спросила я, снова еле поспевая.

Вокруг был бурелом, пришлось продираться, но Очи шла уверенно, перелезая через поваленные деревья и обходя заросли.

– Ещё бы не знать! Я здесь с молодых когтей охочусь! И одна! Без помощников!

Я не стала отвечать.

Тут деревья поредели, потянуло ветром – и мы вышли на косогор. Перед нами было ущелье, крутое и обрывистое, внизу бежала река, как серебряный поясок Луноликой, а на другой стороне возвышалась новая гора, тёмная, суровая каменистая осыпь, только кое-где – редкие кедры. Выше и дальше поднимались другие горы, проглядывали ледовые шапки, снежные тучи зарождались над ними.

Ветер ударил, холодный и свежий, и я задохнулась от красоты. Столько дней жили мы в глуши, а тут – воздух и ширь, продутое место. Куда ни кинь взгляд – камни, тёмная, поздняя зелень кедров. Первый снег белел. И река внизу гудела, пенясь.

– Клянись, что тайну мою не выдашь! – вдруг обернулась ко мне Очи и снизу вверх посмотрела в глаза.

– В чём твоя тайна? – опешила я.

– Нет, клянись!

– Клянусь, что не выдам Очишкиной тайны.

– Червём слепым, скажи, станешь, росомахой ненасытной, жуком навозным, опарышем станешь, если тайну мою кому расскажешь! – И глаза жёсткие, если не поклянусь – с горы сбросит.

– Клянусь! – сказала я и косу губами зажала, чтобы не смеяться.

– Нет, повтори!

– Клянусь, что стану жуком навозным, червём, росомахой, если выдам…

– Опарышем, – подсказала Очи.

– Опарышем, если выдам Очишкину тайну.

– Хорошо, – кивнула она. – Тогда отвернись.

– Зачем, я же поклялась?

– Отворачивайся!

Я отвернулась. Слышала только шорох, как будто бы по коре, – а она уже говорит:

– Всё!

Я повернулась – она держала в руках большой горит из кожи с резной деревянной накладкой. На накладке вырезаны были звери – барсы, терзающие барана, крашенные красной краской. Из горита торчал пучок стрел и изогнутый лук, и застёгнут он был красивой точёной пуговкой.

Очи достала лук – загляденье! – из рога горного быка, поблёскивал матово. Она его прижала ногой, набросила тетиву – на ветру запел лук, готовый к охоте и битве.

– Это же клад! – восторженно выдохнула я. – Откуда ты знала, что он здесь?

– Это мой. – Очи отвечала как бы невзначай, а глаза светились гордостью. – Мне Камка подарила, он её был. Боевой, для битвы выгнутый! Но она увидела, что я как хищник охотиться стала, и отдала мне. Стрелы я сама приучилась резать, а за этими она в стан ходила – смотри: железные!

– Настоящий друг такой лук. С ним расставаться не захочется.

– Я и не хотела. Камка велела: на посвящение оружие брать нельзя. – Очи вздохнула. – Шеш, наговорились, пойдём.

Она кинула горит на плечо – слишком велик он ей ещё был, чтобы на пояс повесить, – и побежала вниз вдоль обрыва.

– Очи! Камка велела силки ставить! Оставь лук! – крикнула я, пустившись следом.

– Те! – Она не обернулась. – Сегодня мы настоящее мясо добудем, а зайцев пусть лисы душат.

– Очи, недоброе ты замыслила! Камка злиться станет. Вдруг лишит посвящения?!

– Так ты клялась тайну хранить! – Она остановилась и обернулась.

– Тайну горита смогу сохранить, но о смерти своей дичь расскажет, – сказала я, догнав её.

– Не расскажет, – тряхнула Очи стриженой головой.

– А как ты рану скроешь?

– Мы её с утёса кинем, как будто разбилась. А после разделим и мясом принесём. Оно от удара мягким станет, не догадается Камка!