Я не знала, соглашаться ли на такое. Мысль была хитрой, но и Камка хитра. Сердце ныло нехорошим предчувствием. Не хотелось обманывать Камку. За меньшее ослушание лишала она посвящения. А что будет, если выгонит? Как жить год? А говорили ещё, могла и убить. Бывало, не возвращались дети с посвящения, и никто не мог узнать, что с ними случилось: духи ли забрали, сама ли Камка в бело-синее путь указала…

Но Очи разбирал охотничий дух, и горит жёг ей плечо.

– Те, ты боишься! – крикнула она. – Так не ходи! Здесь жди.

– Нет. Ушли вдвоём – вдвоём и вернёмся. Хоть не лежит к такой охоте сердце, придётся идти с тобой.

И мы стали спускаться к реке. Потом, перебравшись на другой берег, пошли у самой воды.

– Я эти места хорошо знаю, – говорила Очи. – Я здесь коз гоняла. Пока по реке идём – говорить можно. Как вверх выйдем – молчи и след в след ступай. Козы чуткие. Услышат – долго не будет их здесь. Сейчас козлы бодаются, а козочки выше стоят. Только надо быть начеку – где козы, там всегда Царь ходит.

Царь – это барс. Охотники не зовут его иначе. Я внимательно слушала, шагая следом за ней по камням. Потом мы стали забирать направо и выше, карабкаясь по осыпи. Здесь были только камни, ни кустика не росло. Взгляд бежал вверх, не цепляясь ни за что, до вершины отрога; хребты сверху были в снегу, и ветер гнал острую ледяную пыль. Тучи над головами гор сгущались и шли к лесу. Было видно, что там уже сыплет белой крупой и крутит вьюга.

– Завтра будет буря, – сказала Очи. – И если надует холода, останется зима в тайге.

Склон был крут и становился всё круче. Как змеи, извивались по камням ветви можжевельника, твёрдые, корявые, где-то живые, где-то уже сухие. Наконец мы преодолели подъём, хребет перешёл в покатый склон. То тут, то там попадались мелкие кучерявые кустики, а потом и козьи катышки. Гудели под ветром помёрзшие дудки травы. Вскарабкавшись, Очи огляделась и вдруг пригнулась почти до земли, махнув мне, чтобы сделала так же.

Тут и я увидела впереди, возле отвесной стены, трёх коз. Рожки у них были небольшие, узкие головки на гибких шеях, светлые уши чутко ловили ветер. Спины были серые с чёрными ремнями по хребту. Они щипали еле заметную на камнях траву, то и дело поднимая головы.

Очи присела, снимая лук. Потом прислушалась и указала на звук. Среди свиста ветра и далёкого гула реки я ясно различила грохот скатывающихся камней и удары. Очи показала жестом, что где-то за хребтом бодаются козлы.

Козы были далеко и против ветра. Очи прикинула расстояние, но не достала стрелу. Я поняла, что она пойдёт дальше, чтобы стрелять наверняка. Я спросила её жестом, оставаться ли мне здесь. Она медлила, соображая, потом показала, чтобы я шла выше, огибая склон. «Зачем?» – спросила я кивком. Она показала, что подберётся ближе, но если не удастся убить сразу, раненая коза побежит наверх, и я успею её поймать.

Мы стали расходиться: я забирала выше, Очи спускалась вниз. Я шла так, чтобы всё время видеть самую молодую козу, на которую указала Очи. Я не спускала с неё глаз и пыталась понять, куда она пустится, спасаясь. Чутьё подсказало место, где остановиться.

Оттуда было видно, что склон немного прогнут, как блюдо. Коза и Очи были на одном краю, я – на другом. Мне было видно, как целится Очи, и если б зверь был теперь ранен, он бежал бы к центру и я, спрыгнув вниз, успела бы его поймать.

Я стала прослеживать путь для себя и для зверя и вдруг обнаружила, что охотника здесь не два, а три: ниже, еле различимый лунной окраской среди камней, из расселины целился Царь. Он выслеживал ту же козу, что и мы. Его тело, спокойное в своей силе, недвижное, казалось мне призраком, тенью, духом горы.