Кажется, миссис Стрикленд была рада показать мне детей и потому с готовностью согласилась. В жизни они оказались еще привлекательнее, чем на фотографиях, у матери было полное право ими гордиться. Я был еще достаточно молод, и потому они, не стесняясь, весело болтали со мной обо всем на свете. Дети были прекрасные – здоровые юные создания. А под сенью деревьев жара почти не ощущалась.

Когда спустя час они уехали на такси домой, я лениво поплелся в клуб. На душе было слегка тоскливо, я испытал некоторую зависть, созерцая чужое семейное счастье, которое только что мне приоткрылось. Похоже, они искренне любили друг друга. Об этом говорили общие шуточки, словечки, непонятные постороннему, но их смешившие до упаду. Чарльз Стрикленд мог казаться скучноватым из-за отсутствия в его разговоре словесного изыска, непременного в определенном кругу, однако его интеллект соответствовал окружению, а это гарантия не только определенного успеха, но в еще большей степени счастья. Миссис Стрикленд была обворожительной женщиной, и она любила его. Я представил себе их жизнь, не замутненную никакими подозрениями, честную, благопристойную и полную смысла благодаря этим двум здоровым, прекрасным детям, которым предназначено продолжить крепкие традиции их расы и сословия. Со временем супруги состарятся, а их дети тем временем возмужают, обретут свои семьи: сын женится на прелестной девушке, будущей матери здоровых ребятишек; дочь выйдет замуж за крепкого, красивого парня, скорее всего военного; и когда супруги в преклонные годы, прожив достойную и полезную жизнь, уйдут в мир иной, их оплачут любящие родственники.

Такова, вероятно, жизнь множества супружеских пар, и в этой жизни есть своя безыскусная прелесть. Приходит на ум тихий ручеек, мирно струящийся по зеленому лугу в тени роскошных деревьев, пока не впадет в большое море – настолько спокойное, тихое и равнодушное, что вам становится немного не по себе. Возможно, все дело в странности моей натуры, сказывавшейся уже в молодые годы, когда мне казалось, что участь большинства людей, хотя она, безусловно, имеет общественную ценность, имеет пресноватый привкус. Я признавал спокойствие и достоинство упорядоченного счастья такой жизни, но бурлящая молодая кровь жаждала другого. Простые, безмятежные радости отпугивали меня. В сердце зрело желание вкусить другой – опасной жизни. Меня не пугали острые рифы и предательские мели – только бы жизнь моя изменилась, я жаждал перемен и неведомых волнений.

Перечитав то, что я написал о Стриклендах, я вижу, что супруги выглядят безжизненными фигурами. Я не смог наградить их теми характерными особенностями, которые дают возможность персонажам книги жить собственной жизнью, и, понимая, что это целиком моя вина, ломал себе голову в поисках живых черт, которые сделали бы их существование реальным. Я чувствовал, что, используя специфический оборот речи или необычную привычку, придал бы характерам вес и сделал их более живыми. Пока они выглядели как сливающиеся с фоном фигуры на старом гобелене, которые на расстоянии вообще утрачивают очертания, становясь просто приятными для глаза мазками. Единственное оправдание в том, что они мне такими и казались. В них была неопределенность, свойственная людям, чьи жизни являются частью социума, в нем и благодаря ему они только и существуют. В этом они сродни клеткам нашего организма, очень важным для нас, но о которых в здоровом состоянии не думаешь. Стрикленды – обычное семейство среднего класса. Милая, гостеприимная жена с невинной симпатией к литературной богеме; скучный муж, честно исполняющий свои обязанности на месте, определенном ему судьбой; двое очаровательных, здоровых детишек. Ничего необычного. Их жизнь не могла бы заинтересовать любопытного читателя.