А как забывают женщин мужчины?

Они не забывают. Вернее, они яснее женщин понимают, что раз в жизни возникла несправедливая надобность расстаться, значит, так тому и быть. Ты, разумеется, можешь побиться за свою женщину, заказать ей сотню роз, обнулив свой месячный заработок, или заказать громкий фейерверк в небе перед офисом, где она работает. Но что ты получишь взамен? Пьяный звонок с корпоратива, запоздалое "прости" или еще хуже – тухлое "давай попробуем сначала"? "Сначала" звучит так вяло и оскорбительно, будто ты не способен на это с первого раза. Нет, раз она уже однажды решила от тебя уйти, значит, это, очевидно, не твоя женщина. И тогда ты немного или много выпьешь, или побьешь грушу, попропадаешь с друзьями или теми, кто назовется твоим другом в столь гребаный час, перевстречаешься со всей женской половиной своей телефонной книги. Но пустота не заполнится, никем и никогда. Это просто нереально, немыслимо. А если так произошло, то женщина была не твоя. И, значит, твоя – либо в прошлом, либо в будущем. Ищи-свищи!

Но и это все ерунда. Потому что забывать человека – это значит вгонять в депрессию свой организм, зависящий от другого организма. Если ты ловкий парень, опытный доктор или просто смекалистый человек, то вперед: режь по мясу! А если нет, то вам туда, в сторону для слабонервных, нюни разводящих, слабых мужчин или женщин.

Разобраться бы, кто из них я и кто для меня Мзекала?

Я ехал в поезде по направлению к Натанеби и думал о нашем с Мзекалой последнем разговоре. Мзекала начала его очень странно. Она вообще все начинала странно – разговоры, отношения, ужины. В тот вечер она пришла с работы, не сняв с себя верхней одежды, села на диван в грязной обуви, что на нее было совсем не похоже. Даже не сняла с плеча ремень любимого кожаного рюкзака. Рыжие волосы сбились под зеленой шапкой и торчали в разные стороны.

– Нам надо поговорить, – коротко выдавила она.

Я взглянул на нее, прищурившись, и выпустил сигаретный дым из легких. Тут же суматошно попытался припомнить, что сомнительного могло произойти за последние несколько дней. Мзекала сняла шапку, и пахнущая улицей с нотками ее парфюма огненная копна рассыпалась по плечам.

– Звучит, как фраза из глупой мелодрамы, – попытался пошутить я. Но червь сомнения упорно загрыз меня изнутри.

Мзекала сняла с плеча рюкзак. Я замолчал и потушил сигарету в стеклянной пепельнице на подоконнике. Тяжелая, любимая отцовская пепельница, которой можно разбить окно, телевизор, мамину картину с водопадом на стене, чью-то голову. Тут из открытого окна послышался громкий звук сирены: дети в очередной раз задели мячом стоящий под окном джип соседа Отара.

– Торнике, я не буду скрывать. Знаю, будет больно. Но лучше так.

Тут Мзекала замолчала и внимательно посмотрела на свою ладонь, как будто отыскивала в ее хрупких линиях какой-то важный знак, подсказку или глоток смелости для продолжения разговора. У нее были маленькие красивые руки, которые столько раз успокаивающе поглаживали мою щетину перед сном.

– Мне предложили практику в Польше, в Кракове. Сроком на десять месяцев. Может, год. И я согласилась. Краков – чудесный город. Кстати, ты знал, что там проходили съемки "Списка Шиндлера"?

Я выдохнул, но не сдвинулся с места. Шея затекла, я дотронулся до нее и стал разминать пальцами.

– Ты согласилась уехать на практику в Польшу, не обсудив это со мной? – я прислонился спиной к подоконнику, вцепившись в него сзади двумя руками. Казалось, затекает все тело, как будто заполняется едким газом, запах которого не предвещал ничего хорошего.