– Так, значит, Эрик приходит сюда по ночам, когда ты спишь? – повторила Марти, отступив от двери.

– Он говорит, что не делает этого, но мне кажется, что он врет.

– У него есть ключ?

– Я не давала ему.

– И ведь ты же сменила замки.

– Да. Но он каким-то образом приходит.

– Через окна?

– По утрам… когда я замечаю, что он был здесь, я проверяю все окна, но они всегда заперты.

– Но откуда ты знаешь, что он бывает в доме? Я хотела сказать, что он здесь делает?

Вместо ответа Сьюзен пробормотала:

– Он приходит… крадется повсюду… крадется, все осматривает, будто какая-нибудь собака. – Она ощутимо содрогнулась всем телом.

Марти вовсе не испытывала к Эрику большой симпатии, но ей было очень трудно представить себе, как он ночью бесшумно карабкается по лестнице и проскальзывает через замочную скважину. С одной стороны, он не обладал достаточно развитым воображением для того, чтобы изобрести способ проникать в квартиру, не оставляя следов: он был советником по инвестициям с головой, полной чисел и фактов, но без малейшего вкуса к мистике. Кроме того, он знал, что у Сьюзен в тумбочке всегда лежал маленький пистолет, и он всегда испытывал глубочайшее отвращение к риску. Он был, вероятно, последним из людей, который пошел бы на то, чтобы попасть под выстрел, будучи принятым за грабителя, даже если бы в его мозгу и поселилось извращенное желание мучить свою жену.

– Ты замечаешь по утрам, что вещи стоят не на своих местах, – спросила Марти, – или еще какие-то следы?

Сьюзен не ответила.

– Ты никогда не замечала его присутствия в квартире? Никогда не просыпалась, когда он был здесь?

– Нет.

– Значит, по утрам появляются… улики?

– Улики, – эхом откликнулась Сьюзен, не добавив никаких подробностей к этому неопределенному выражению.

– Например, вещи передвинуты? Запах его одеколона? Еще что-нибудь этакое?

Все так же глядя в пол, Сьюзен покачала головой.

– Но что все-таки было на самом деле? – наступала Марти.

Ответа не последовало.

– Эй, Суз, ты не могла бы посмотреть на меня?

Когда Сьюзен подняла лицо, оно было покрыто ярким румянцем, как будто не от простого смущения, а от настоящего глубокого стыда.

– Суз, ты что-то недоговариваешь мне?

– Ничего. Я просто… наверно, это паранойя, мне кажется.

– У тебя есть что-то такое, о чем ты не говоришь. Почему ты вдруг начинаешь о чем-то говорить, а потом старательно скрываешь от меня?

Сьюзен обхватила себя руками, ее затрясло.

– Мне казалось, что я была готова говорить об этом, а оказалось, что нет. Я уже почти… вот-вот у меня в мыслях кое-что сложится.

– Эрик, рыскающий здесь в ночи, – это чертовски таинственная история. Просто жуткая. Что он мог тут делать? Разглядывать тебя, спящую?

– Попозже, Марти. Я должна еще немного подумать обо всем этом, набраться храбрости. Я потом позвоню тебе.

– Нет, сейчас.

– Но у тебя дела.

– Они совсем не важные.

Сьюзен нахмурилась.

– Минуту назад они казались довольно важными.

Марти просто не могла причинить боль Сьюзен, сознавшись в том, что она придумала себе дела как предлог для того, чтобы вырваться из этого тоскливого душного места на свежий воздух, под бодрящий холодный дождь.

– Если ты не позвонишь мне еще днем и не расскажешь все до последней мелочи, то я сегодня же вечером примчусь к тебе, усядусь рядом и буду страница за страницей читать тебе последний критический труд отца Дасти. Он называется «Смысл бессмысленности: хаос как структура», и не успеешь ты прослушать пары абзацев, как начнешь клясться, что по твоим мозгам ползают огненные муравьи. Или как насчет «Станьте своим лучшим другом»? Это самый последний опус его отчима. Попробуй-ка послушать эту вещь в звукозаписи, и тебе захочется отрезать себе уши. Они принадлежат к семейству пишущих дураков, а я могу всех их обрушить на тебя.