– Просто он был настолько расстроен, когда видел меня… в таком состоянии. Он не мог больше выдержать этого.

– Ах, бедная чувствительная деточка! – воскликнула Марти. – И полагаю, что он был слишком обеспокоен, чтобы помнить ту часть брачных обетов, где идет речь о болезни и здоровье.

Марти по-настоящему гневалась на Эрика, хотя ей и приходилось делать усилие для того, чтобы постоянно поддерживать в себе этот гнев, как костер. Он всегда был тихим, скромным и приятным в обращении, и, несмотря на то что он бросил жену, его было трудно ненавидеть. Но все же Марти слишком сильно любила Сьюзен, и хотя в душе не могла по-настоящему презирать Эрика, но была уверена в том, что гнев поможет Сьюзен настроиться и укрепиться в борьбе против агорафобии.

– Если бы у меня был рак или что-нибудь вроде того, то Эрик был бы здесь, – сказала Сьюзен. – Я ведь не по-настоящему больна, Марти. Я – сумасшедшая, вот я кто.

– Ты не сумасшедшая! – возмутилась Марти. – Фобии и приступы беспокойства вовсе не то же самое, что безумие.

– Я чувствую себя безумной. Я чувствую, что все это совершенный бред.

– Он не пробыл с тобой и четырех месяцев после того, как все это началось. Он свинья, скунс, хорек и даже еще хуже.

Эта тяжелая часть каждого визита, которую Марти называла про себя фазой извлечения, была трудна для Сьюзен, но для Марти она являлась самой настоящей пыткой. Чтобы вытащить свою упрямую подругу из дома, ей самой приходилось быть твердой и неуступчивой. И хотя эта твердость была порождением большой любви и сострадания, она чувствовала себя так, словно запугивала Сьюзен. Бычья настойчивость, даже и с самыми добрыми намерениями, вовсе не соответствовала характеру Марти, и по завершении этого ужасного четырех– или пятичасового испытания она возвращалась домой в Корону-дель-Мар в состоянии полнейшего физического и эмоционального истощения.

– Суз, ты красивая, добрая и достаточно сильная для того, чтобы прогнать эту пакость. – Марти помахала в воздухе плащом. – А теперь оторви свою попку от кресла.

– Почему доктор Ариман не может сам приходить ко мне на эти сеансы?

– Выходить из дома дважды в неделю – это часть лечения. Ты же знаешь теорию – погружение в ту самую обстановку, которой боишься. Вроде прививки.

– Это не помогает.

– Пойдем.

– Мне становится только хуже.

– Вставай, вставай.

– Это так жестоко, – продолжала протестовать Сьюзен. Отпустив подлокотники, она, сжав кулаки, уперлась руками в бедра. – Чертовски жестоко.

– Ты нытик.

Она уставилась в лицо Марти.

– Порой ты бываешь самой настоящей сукой.

– Да, я такая. Если бы Джоан Кроуфорд существовала на самом деле, я вызвала бы ее на бой на проволочных плечиках и просто растерзала бы ее.

Сьюзен рассмеялась, потом помотала головой и поднялась с кресла.

– Просто не могу поверить, что я сказала тебе такое. Прости меня, Марти. Я не знаю, что делала бы без тебя.

Держа плащ, пока Сьюзен продевала руки в рукава, Марти сказала:

– Будь хорошей девочкой, и, когда будем возвращаться от доктора, мы зайдем в большой китайский ресторан, возьмем с собой две бутылки «Циндао» к ленчу, а потом будем вдвоем играть в пинакль по пятьдесят центов за очко.

– Ты и так уже должна мне больше шестисот тысяч долларов.

– Так перебей мне ноги. Карточные долги нельзя востребовать по закону.

Сьюзен выключила все лампы, кроме одной, взяла с кофейного столика сумочку и пошла вместе с Марти к выходу из квартиры.

Когда они проходили через кухню, Марти обратила внимание на зловещий предмет, лежавший на разделочной доске рядом с раковиной. Это был нож-меццалуна, классический инструмент итальянской кухни, его лезвие из нержавеющей стали было изогнуто в форме полумесяца, а на каждом конце было по ручке, так что этот нож можно было быстро качать взад и вперед, нарезая продукты любым требующимся образом.