– Только не убегай, – попросила она. – Сядь рядом и съешь.

Подняв глаза на Айви, стоявшую в нескольких футах с заложенными за спину руками, она спросила:

– Вообще ни слова не говорит?

– Мэри Эллу он называет «мама», меня иногда – «Айби», еще он произносит что-то вроде «Нонни». Но вообще-то он совершенно счастлив. Чаще всего он слушается. Иногда, конечно, сердится и начинает вопить, но чаще ведет себя смирно.

– Так-так… – сказала Шарлотта. Я видела, что эти ответы ее не радуют.

– Нонни говорит, что ее брат помалкивал до пяти лет, зато потом так разговорился – не остановить! – добавила Айви.

– Так-так. – Шарлотта приподняла край грязной белой рубашонки Уильяма. – Давно у него эта сыпь, Айви?

– Какая сыпь?

– Вот здесь. – Шарлотта задрала его рубашонку выше и успела показать на бок Уильяма, прежде чем он задергался и отпихнул ее руку.

– Должно быть, это у него недавно, – сказала Айви. – Раньше я этого не замечала. Может, раздражение от подгузника?

– А на спине? Пожалуй, мы подберем для вас какую-нибудь присыпку или мазь.

– Правильно, – сказала Айви, с надеждой глядя на мешки. – Вы нам что-нибудь привезли?

– Одежду для тебя, Мэри Эллы и Уильяма, – ответила Шарлотта.

В лесу хрустнула ветка. Айви сделала несколько шагов в том направлении, откуда донесся звук.

– Нонни! – позвала она. – Здесь миссис Веркмен с еще одной леди.

Шарлотта встала и отряхнула брюки. Показалась опирающаяся на клюку старуха. Шарлотта сказала мне на ухо:

– Важно говорить с одним из родителей или с опекуном наедине. Необходимы честные ответы на вопросы, что происходит с детьми.

– Здравствуйте, здравствуйте! – Старуха улыбалась нам, хотя это требовало от нее усилий: было видно, что она превозмогает боль. Она была очень полная, во рту не хватало двух нижних зубов. Ясно было, что жизнь была к ней немилосердна. Меня пронзила жалость.

– Приятно вас видеть, миссис Веркмен, – сказала она. – А это кто?

– Айви, – сказала Шарлотта, – отнеси мешки в дом и разбери их, а мы пока поболтаем с твоей бабушкой.

– Конечно, мэм. – Айви взяла в каждую руку по мешку и, позвав Уильяма, ушла в дом.

– Привезли им одежку? – спросила бабушка.

– Да. Не уверена, что придется впору. За те две-три недели, что я к вам не заглядывала, Айви успела еще подрасти.

– Все они растут, как сорняки, – подтвердила старуха, разглядывавшая меня с тем же выражением, что и Айви несколько минут назад. Убрав за ухо жидкую седую прядь, она спросила: – Так кто этот ребенок?

Господи, она назвала меня ребенком! Надо дожить до сорока лет, чтобы во мне признали полноценную женщину.

Шарлотта указала на несколько разнокалиберных шезлонгов под дубом.

– Присядем в теньке?

Мы пошли к шезлонгам. Бабушка сильно хромала.

– Прикончит меня этот ревматизм! – Она с кряхтением опустилась в ржавый, дряхлый, как она сама, шезлонг. – А может, его опередит мой сахар.

– У вас достаточно буфферина? – спросила Шарлотта.

Старуха устало взглянула на нее.

– Как будто хватает, а что толку? Если бы не надо было подпирать собой этот дом, клянусь, я бы попросила Всевышнего поскорее меня прибрать. – Она кивнула мне. – Как тебя зовут, девочка?

– Знакомьтесь: миссис Форрестер. Миссис Форрестер, я рада представить вам миссис Харт.

Теперь я кивнула.

– Счастлива знакомству. Я заменю миссис Веркмен.

Старуха помрачнела, каждая клеточка ее щек и подбородка буквально поникла от огорчения.

– НЕТ! Быть того не может! Мы вас не отпустим, – обратилась она к Шарлотте. – Ведь вы с нами еще с тех пор, как увезли Вайолет. Вы знаете все, что полагается знать…