Немного жаль бабушку и дедушку, к которым так и не добрался. Пожалуй, следует отправить им письмо с извинениями. Хотя, в любом случае, я ведь понимаю, что ждали они не меня, а «ниточку», связывающую их с когда-то отвергнутой ими дочерью.

Я мог бы их помирить. Наверное. И постараюсь это сделать позже. Мне кажется, это важно для Морган, хоть она сама никогда не признается. Это больно — когда родители тебя предают.

Невольно вспоминается собственная мать. Все из-за «мозгокопателя» Лэсли, до этого я не думал о ней годами.

Решительно отгоняю от себя эти мысли. С ней нас никто не помирит, да и не собираюсь я ее искать, чтобы мириться. У нас с Морган разные истории: ее родители были ей настоящей семьей много лет до одного неверного поступка, моя же биологическая мать сделала для меня лишь одно — произвела на свет. Родители Миранды ищут ее прощения, моя… Кто ее знает, где она. Да и неважно.

В коридоре слышатся шаги, а затем на камбуз входит Томас с бутылкой своего мутного пойла.

— Приветствую, — машу ему рукой. Есть хочу, как стадо слонов, поэтому не встаю. Да и кому тут нужны мои манеры?

— Привет, привет, — откликается блондин и замирает на расстоянии метра, щурясь и рассматривая меня, как диковинный экспонат в музее. Усмехается. — Давно я не видел Джонатана в таком бешенстве. Я всерьез думал, что он выкинет тебя за борт.

— Угу. — Отпиваю молоко из своего стакана. — А ты, полагаю, стоял бы и смотрел? — просто интересуюсь, он мне ничего не должен, чтобы я на него обижался.

— Все стояли бы и смотрели, — сообщает мне Томас, как само собой разумеющееся. — Разве что Мэг попыталась бы вступиться. Или, может, Ди.

Ага, хмыкаю, Ди, скорее, с удовольствием открыла бы шлюз, а потом помахала бы мне на прощание.

— Негостеприимные вы тут. — Качаю головой, потом указываю на второй стул за моим столиком. — Присядешь?

Томас взвешивает в руке бутылку, смотрит то на нее, то на меня. Что-то решает. Надеюсь, не переживает, что я претендую на его выпивку?

— Присяду, — бормочет. — Отчего не присесть?

Делаю приглашающий жест здоровой рукой. Блондин занимает стул напротив. Бутылка опускается на столешницу между нами. Томас смотрит на меня, а я на него. Лицо у блондина бледное, с серым отливом, мешки под глазами, глубокие носогубные складки. Волосы редкие, неухоженные, отросшие. Вероятно, он младше, чем я сначала решил, но любовь к спиртному прибавила ему добрые десять лет.

— Что, считаешь, что я алкоголик? — без труда читает тот мои мысли.

Улыбаюсь.

— Я не прав?

— Прав, — усмехается. — Алкоголик, как есть, алкоголик. — Осматривается в поисках стакана, но, видимо, ему слишком лень вставать, потому что он откручивает крышку и подносит горлышко к губам.

Морщусь и отодвигаю свой стул.

— Стой, сейчас принесу стакан.

Томас смотрит на меня удивленно, но не возражает, а я поднимаюсь, иду за стойку и возвращаюсь со стаканом.

— Ты всегда такой прыткий? — Опять щурится.

Пожимаю плечом.

— Мне нетрудно.

Томас хмыкает, после чего наполняет тару до краев и выпивает залпом. Уважительно приподнимаю брови: судя по запаху, пойло крепкое, нужно иметь неплохой стаж, чтобы суметь выпить целый стакан, да еще и одним махом.

Блондин вертит бутыль в руках, потом решается:

— Тебе налить?

— Спасибо, но нет. С молоком это вряд ли сочетается. — Салютую ему своим стаканом.

— И то верно, — соглашается собеседник, расстроенным не выглядит: как ни крути, сэкономит ценную жидкость.

Ставит свое сокровище на стол.

— Что это? — спрашиваю.

— Собственное производство. — Его ладонь любовно похлопывает пузатый бок бутылки.