Строение, утопая в ночи, напоминало небольшую возвышенность, очерченную строгими прямыми линиями. Вдруг одно из окон на первом этаже вспыхнуло желтоватым тусклым светом, вырвав из темноты невысокий плетень с гибкими длинными прутьями и отбросив длинную тень на дорогу.

– Не спят! – выругался Хрипунов. – Неделю уже сюда прихожу. Специально смотрел, когда они спать ложатся. В десять часов уже в койке! А сейчас будто бы специально не спят, словно что-то почуяли.

– А может, так оно и есть… Не нравится мне такое начало. Давай в следующий раз подойдем, – осторожно предложил Петешев, стараясь вместе с сомнениями не выдать страха, затрудняющего дыхание. После непродолжительной паузы продолжил, придавая голосу как можно больше твердости: – Тогда уже наверняка! Сам же знаешь, если в самом начале не поперло, так лучше переждать. А то фарт можно спугнуть!

Внимательно посмотрев на Петешева, Большак неодобрительно покачал головой, после чего изрек:

– Помнится, раньше ты был менее суеверным. Если решили идти, то нужно так и сделать. А вот если вернемся, тогда точно нам фарта не будет. Рама там хлипенькая, я смотрел. Гвозди тонкие. На раз выдавим. Хотя можешь и в обратку, тебя никто не неволит.

– Я с тобой, Большак!

– Ну смотри…

Ждать пришлось недолго. Скоро свет в окне погас, утопив в темноте фасад дома с насаждениями перед ним и невысокий плетень, ровной линией тянувшийся до середины здания.

– Подождем еще с полчаса для верности, а потом приступим.

Курили, перебрасываясь лишь редкими фразами. Уже обо всем переговорили, и добавить к сказанному было нечего. Тишина вокруг представлялась настолько глубокой, что казалось, будто бы и за сотню верст вокруг они пребывали в одиночестве. Наконец Большак посмотрел на часы, осветив циферблат вспыхнувшей спичкой, и произнес:

– Все, пора! Погнали!

Подступили к дому, подле которого росла вишня. Перешагнули низкий палисадник, осмотрелись. Хрипунов подошел к террасе и, стараясь не шуметь, надавил на раму обеими руками. Скрипнув, она поддалась.

– Чуть не сорвалась, зараза, – прошептал он в самое ухо Петешеву. – На, держи, – протянул он выдавленную раму. – Поставь у стены так, чтобы она не грохнулась.

Петр взял оконную раму и бережно поставил ее поодаль.

– А теперь давай за мной.

Хрипунов нырнул в оконный проем и сполз на пол. Петешев полез следом. Большак пересек широкую террасу, обходя расставленные стулья и табуреты. Вел он себя уверенно и спокойно, как если бы ему приходилось бывать здесь не однажды. Вот и дверь в комнаты. Василий взялся за ручку двери и повернулся к Петешеву. Петр увидел его лицо – прямой тонкий нос, спокойные глаза, губы растянуты в легкой добродушной улыбке, и невольно подивился: «Вот это нервы! Неужели Большак ничего не боится?»

– Петух, все помнишь?.. Я иду потрошить шифоньер, а ты топаешь сразу к комоду, он слева стоит. Деньги и золотишко, мне думается, там и должны лежать.

– Большак, а если они в зале все-таки спят? – усомнился Петр Петешев.

– Не должны! – убежденно сказал Василий. – Старуха спит в своей комнате, а квартирант за ширмой. Я уже неделю наблюдаю за этим домом, если не нашумим, то так же тихо и смоемся с хорошей добычей.

Хрипунов несильно потянул на себя тонкую дощатую дверь, и она бесшумно отворилась. Желтый рассеивающийся луч фонаря осветил обшарпанный пол, быстро перебрался на противоположную сторону, оклеенную старыми обоями; выхватил из темноты семейные фотографии, после чего зацепил угол какой-то пестрой картины и перескочил на громоздкий комод, расплывшийся огромным темным пятном рядом с окном.