– А это, Петро, не краля… Это моя жена.

– Ах вот оно как. Красивую подцепил.

– Есть такое дело, – довольно заулыбался Хрипунов.

– А я ведь тоже женился. Может, не такая раскрасавица, как твоя, но мне пойдет.

– Поздравляю, – произнес Хрипунов. Правый уголок губ пополз вверх.

Скверную привычку Василия кривить губы Петр помнил едва ли не с раннего детства. «Не меняется Большак, даже ухмыляется по-старому».

– Мужикам сейчас только и выбирать. Сам посуди, из наших ровесников никого и не осталось. Раз-два и обчелся! Иной раз пройдешь по улице, а там одни девки гуляют! Можно такую кралю выбрать, к каковой раньше и не подступиться было… А сейчас они сами на шею вешаются!

Вошла Надежда с подносом в руках, в центре которого стояла бутылка водки с двумя стаканами, а подле – тарелка с нарезанным хлебом, колбасой и большими кусками вареного мяса; в глубоком блюде лежали соленые огурцы.

– Угощайтесь, – весело произнесла женщина, расставляя тарелки на столе.

– Видишь, какая у меня жена понимающая. Даже просить не нужно, сама все принесет, знает, что друг пришел, с которым давно не виделся. Все, иди к себе, Надюха, сами разберемся, у нас тут серьезный разговор пошел.

Не сказав ни слова, Надежда вышла. Распечатав бутылку «Московской особой», Василий Хрипунов наполнил стаканы:

– За встречу, что ли.

– Давай, – охотно согласился Петешев, поднимая стакан.

Стеклянные грани столкнулись, издав глухой звук. Хрипунов подцепил пальцами соленый огурец; Петешев положил куски мяса на хлеб, и приятели с аппетитом зажевали.

– А что с твоими глазами, Большак? – спросил Петр, слегка охмелев. – Косишь ты малость. Помнится, раньше такого не было. Только без обид, я так… поинтересоваться.

– Какие обиды! Могло быть куда хуже… Не было, – легко согласился Василий. – Контузия, мать ее! – Улыбнувшись, заметил: – Девки теперь на меня не смотрят. – Кивнув в сторону закрытой двери, добавил: – Только одну с трудом уломал.

– Все шуткуешь, Василий, – хмыкнул Петешев. – А работаешь ты где? Или так…

– Почему же – «так»? – Хрипунов даже слегка обиделся. – Работаю.

– И кем?

– Начальником охраны Казанской гармонной фабрики.

– Ого как! Ты со стволом, значит?

– При оружии. Револьвер дали. Из-за глаз брать не хотели. Косоглазость им моя не понравилась. А где вы сейчас здорового мужика после войны отыщете? С войны все покалеченные вернулись, если не физически, так душевно. А те, что в тылу остались, – одни больные! У меня у самого порой голова так трещит, что не знаю, куда себя девать! Пришлось мне доказывать, что при стрельбе косоглазость не мешает.

– Вот оно как у тебя складывается! – подивился Петр Петешев. – Сначала тебя охраняли, а теперь ты сам охраняешь. Выходит, два года у хозяина тебе на пользу пошли… Перековали тебя, Большак, исправительно-трудовые лагеря, – съязвил Петешев. – Красный ты теперь!

– Чего ты мелешь, земеля?! Взяли как бывшего фронтовика. Платят хорошо. Времени тоже свободного много. Все-таки не режимный объект.

– Ладно, забудем… А помнишь, как ты сало у тетки с базара украл? – неожиданно улыбнулся Петешев.

– Как забыть, это моя первая кража была.

– Знаешь, а я до сих пор его вкус помню. С прослойками мяса оно было. Соленое… А я ведь к тебе, Большак, не просто так пришел, а за советом. Спросить хотел, может, посоветуешь что…

– Валяй, выкладывай!

– Как далее жить?

Василий Хрипунов посмотрел на Петешева, как если бы проверял, тот ли он самый Петр, с которым не виделся долгих четыре года. Видно сделав для себя какой-то вывод, он неторопливо поднялся – старенький диван плаксиво заскрипел и обиженно умолк. Хрипунов подошел к старинному пузатому комоду и потянул на себя нижний ящик, бесшумно выдвинувшийся. Пошарил ладонью на самом дне и достал нечто плоское, бережно завернутое в белую промасленную холщовую тряпицу. Затем осторожно развернул лоскуты, и Петешев увидел пистолет с небольшим наклоном рукояти.