– Было бы неплохо, – закатывает глаза, отхлебнув немного. – Но сначала мне нужно позвонить.

Она выходит на террасу и плотно задвигает большую стеклянную дверь. Я не слышу, о чём она говорит, но по мимике определяю, что с дочкой. Крутится на месте, раскачивается, руками во все стороны машет. Морщит нос, губки бантиком складывает и хохочет. Такая милая – сплошное удовольствие рассматривать!

Возвращается спустя пять минут довольная, как слон.

– С кем сейчас твоя малая? – вижу, что она не прочь о ней поговорить.

– Она на отдыхе с двумя бабушками. Им весело. Готовятся к завтрашнему балу овощей, – хохочет, плюхаясь на диван. – Ника постоянно придумывает балы, на которые нужно наряжаться, как на Хэллоуин. Прошлый раз мы все были насекомыми.

– Пауками и жуками, – догадываюсь.

Присаживаюсь рядом и протягиваю ей кружку с бордо.

– Бабочками и пчёлками, – исправляет и отпивает немного. – Жуки, пауки и мухи – это фу, – кривится, – они противные! Николь живёт в окружении прекрасного и любит, когда всё красиво.

– Растишь из неё божьего одуванчика?

– Боже упаси! Она сама растёт, я только наблюдаю. Николь скорее дьяволёнок, чем цветочек. У неё необычайно сильный внутренний стержень. Делает только то, что хочет. Ты представляешь, она всегда знает, что хочет! Я не была такой.

Соня откидывается на мягкую спинку дивана и продолжает улыбаться, но уже иначе – как-то грустно, без былого задора. Я все равно засматриваюсь. Как органично она смотрится здесь. В этом доме, на этом диване, рядом со мной. Жаль, что наши судьбы разошлись. Возможно, с ней я был бы счастлив.

– Ты больше ничего не хочешь спросить?

Она закусывает губу. Всегда так делает, когда волнуется. Я слегка вздрагиваю, стряхивая глупую сентиментальщину, заполонившую нетрезвую голову.

– Много чего хочу. И спросить, и сказать, но больше сделать. Допивай, я покажу тебе второй этаж, – беру её за руку и крепко сжимаю пальцы, давая понять, что возражения не принимаются.

Птичка кивает и выпивает всё, что осталось в кружке. Глаза у нее хмельные.

Мы с ней прилично выпили за вечер. Но это же вино, разве можно им напиться? Однако стоит нам дойти до лестницы, становится понятно, что мы оба в дупель.

Ступеньки кажутся слишком крутыми и какого-то чёрта их слишком много. Прям дофига! И как я раньше не замечал? Лифт поставить, что ли?

Поднимаемся мы долго. Соню приходится тащить.

– Тот диван был таким удобным! Зачем ты тянешь нас наверх? – возмущается она.

– Нам надо в душ, Птичка. Желательно холодный. Твоё бордо нас ухайдокало.

– Ухай… чего? – хохочет.

– Докало, – тоже смеюсь. ­­– Прикокнуло! Убило и расплющило короче.

– Скосило и размазало! – добавляет Соня и заливается смехом.

– Дало по шарам и раскатало, – подхватываю эту игру в синонимы.

– Прихлопнуло и растерло, – не унимается Птичка.

Мы падаем от смеха и последние ступеньки преодолеваем ползком.

– Знатно долбануло, – подытоживаю, когда добираемся до второго этажа, и шумно выдыхаю.

Живот от смеха чуть не лопнул!

Соня театрально выкатывает глаза:

– Мы теперь долбанутые?

– Однозначно!

Кое-как мы поднялись и теперь сидим на полу и угораем со смеху. Стопудово завтра башка будет болеть у обоих.

– Спроси у своих французов, где они взяли это вино. Хочу пару ящиков домой прикупить, – прошу в шутку.

– Сейчас узнаю, ­– с готовностью отзывается Соня, – только я телефон внизу оставила.

– И я свой на диване забыл. Не-не, – торможу ее порыв спуститься, – второй раз мы можем не подняться.

От приступа смеха мы отдышались, но все еще сидим на полу и улыбаемся. Оба под действием эндорфина, захмелевшие и прибалдевшие. Давно мне не было так весело и так легко.