Пока мы сидели в столовой, так прониклись атмосферой, что на третью пару решили не идти осознанно; на перемене к нам присоединились близняшки Алина и Полина – девушки моих парней – и предложили в эти выходные сгонять на природу. Говорят, за городом открылась турбаза на берегу озера, и было бы неплохо сменить обстановку. Сразу прикидываю, кого из девушек взять с собой, чтобы не выглядеть на общем фоне отщепенцем, и думаю о том, как так получилось, что парни сдали позиции и обзавелись постоянными отношениями.

А ведь кто-то клялся, что до сорока даже думать об этом не станет...

К концу третьей пары на улице грянул ливень; все дороги – если эту хрень в нашем городе вообще можно назвать дорогами – превратились в грязь, и мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не зарычать. Моя новая детка была белого цвета, а ездить на ней в такую погоду – это всё равно, что проехать на танке по болоту, только обойдётся гораздо дороже. Тоха ржёт, запрыгивая в салон своего внедорожника, а Димон делает вид, что вытирает слёзы.

Вот же черти.

– Оставь её здесь, потом заберёшь, – отсмеявшись, предлагает Лаврентьев; делаю болезненную гримасу, на что Тоха усмехается. – Да кому надо твоё ржавое корыто? Садись, подкину домой.

Вот как раз-таки домой меня не тянуло – там отец снова запустит свою шарманку о том, что мне не хватает ответственности; его нравоучений не выдержала даже мать, потому и сбежала от него четыре года назад – как раз, когда я был в десятом классе. Она хотела забрать меня с собой, но отец не позволил. Ещё бы, он – губернатор города и области, а мать за всю жизнь нигде ни дня не работала, потому что отец довольно-таки жёстко следил за своей репутацией и не хотел, чтобы мать позорила его своим выбором. Когда мне стукнуло восемнадцать, я сразу сказал ему, что ухожу к матери, но родитель пообещал лишить её всего, что у неё ещё оставалось, так что выбора у меня не было.

За мать я был готов в лепёшку расшибиться.

По-хорошему, отец и общаться мне с матерью запрещал, да только кто ж меня заставит оборвать с ней все связи? Если он настолько идиот, чтобы давить на меня в этом плане, угрожая отобрать карточку и тачку, то я его разочарую – меня всей этой лажей давно не купить. Но я не думаю, что он рискнёт выкинуть нечто в этом роде, потому что ему не нужна отрицательная реклама; думаю, я даже почти готов к тому, чтобы начать угрожать ему, если он не прекратит вести себя как мудак.

– Даманов, ты чего застрял?

Перевожу взгляд на Тоху и натягиваю на рожу беззаботное выражение.

– Да так, ничего. Поехали.

За своей тачкой я заскочу позже, когда в очередной раз свалю от отца и поеду к матери.

Двухэтажные апартаменты родителя, в которых мы жили последние три года, встретили меня мёртвой тишиной; это и к лучшему, потому что поцапаться с ним мы всегда успеем, а в последнее время он словно с цепи сорвался и уже даже не придумывал поводов, чтобы вылить на меня всё это дерьмо. Открываю бар, к которому мне категорически запрещено даже подходить, и вытаскиваю самый дорогой коньяк; выуживаю из холодильника колу и разбавляю алкоголь, потому что сейчас моя цель не напиться, а просто слегка расслабиться перед тем, как поехать к матери. Если она снова увидит меня в раздрае, начнёт нервничать, а у неё и так сердце слабое, в последнее время всё чаще по врачам мотается...

Я всегда ненавидел эту квартиру. Даже не так – я всегда ненавидел все дома, в которых рос, потому что это были дома отца, которого я тоже не сказать, что бы любил, особенно после того, как он обошёлся с матерью. Сначала я тупо делал всё, чтобы выбесить его: ввязывался в драки; забивал на учёбу; водил машину, хотя на тот момент я ещё даже не имел права садиться за руль; когда у него было переизбрание, и он просил меня не позорить его перед журналистами, я делал всё с точностью до «наоборот». Это всё прекратилось только после того, как он пригрозил уничтожить жизнь матери, иначе я бы довёл своё дело до логического завершения – родитель потерял бы свою тёпленькую должность.