— Воды? Держи!

Холодный поток опрокидывается мне на голову.

— Спятил? — вскакиваю и с кулаками бросаюсь к Мишке. — В нос хочешь?

— Фу, ну и запашок от тебя! — он машет руками. — Зато ты проснулся. Живо в душ! У тебя пять минут. Все уже ждут.

— Да скажи хотя бы, что случилось?

Мишка толкает меня в спину и, так подпинывая, отправляет в ванную, но сам не уходит, стоит под дверью, словно караулит, не сбегу ли я.

— Что ты помнишь из вчерашнего? — спрашивает он.

— Помню ушлепка Паскевича, который ударил по ноге, — смотрю на икру и сплевываю. — Блин! Док меня не допустит до тренировки. — Дьявол! Что б его! Урою гада!

— Что случилось? — кричит Мишка. — Кого уроешь?

— Смотри!

Высовываю ногу из-за шторы. Она опухла, по всей коже разлилась болезненная синева. Вчерашняя маленькая точка превратилась в безобразное красное пятно, которое пульсировало болью.

— Ек-макарек! — присвистывает Мишка. — Это уже походит на членовредительство. За такое Паскевичу грозит отстранение на несколько игр. И у тебя явное воспаление. Ты вчера не обрабатывал ногу?

— Нет. Пластырь наклеил, и все.

— Идиота кусок!

— Сам знаю, — хватаю с крючка полотенце и с трудом выбираюсь из ванной. — А главное, не докажешь ничего!

— И не надо доказывать. За нас уже все сделали.

Перестаю вытирать волосы и смотрю исподлобья на друга.

— Ты о чем?

— Шевелись, сейчас все узнаешь.

— Громов, если не скажешь, прибью!

Но Мишка уже исчезает за дверью, оставив меня в мучительных раздумьях. Может, я вчера еще что-то натворил? Иваныч не станет собирать команду так рано утром без весомой причины. На сердце становится тревожно.

Уже подходя к общей комнате, понимаю: проблема за ночь нарисовалась серьезная. Парни громко говорят, перебивая друг друга, иногда срываются на крик.

— Сергей Иванович, предлагаю подать на канал в суд, — слышу голос рыжего Петьки, — на опережение, так сказать.

Рыжий — самый нервный игрок команды, вечно чего-то опасается.

— Согласны! — поддерживают его остальные. — И на репортера тоже.

Смутно вспоминаю девчонку с длинной косой, увязавшуюся за нами в бар.

— А причем тут она? — спрашиваю, распахивая дверь.

— Из-за этой стервы весь сыр-бор и завертелся, — отвечает угрюмый Леха Савельев.

— Бро, вспомните! Мы ее выставили сразу, как только узнали, кто она. Еще и обыскали. Не было при ней ни камеры, ни телефона.

— И правда, выставили, — приятели переглядываются. — Хотя сначала показалась очень милой девушкой. Мы даже накормили ее.

— Тогда как она смогла заснять твой разговор с капитаном? — спрашивает Петька.

— Скажите толком, что случилось?

Прихрамывая, иду к свободному месту, рана разболелась так, что хочется для нее покоя. Ловлю внимательный взгляд тренера, прячу ноги под стул.

— Эта гадина записала видео на телефон и отправила в редакцию. Держи!

Петька сует мне в руку мобильник, я смотрю ночной выпуск новостей спортивного канала и холодею. Но пугает меня не тайная съемка, с такими вещами наши юристы справляются по щелчку. В ужас приводит общественная реакция на слова редактора о грядущем расследовании. Видео набрало несколько сотен тысяч просмотров и, естественно, наверняка не прошло мимо начальства.

— Иваныч, что делать будем? — от растерянности вопрос звучит жалостливо.

— Разбираться, конечно! — тут же активизируется менеджер. — Ты, Колесников, не успел появиться в команде, как влип в новую историю?

— Я влип? — вскакиваю, сжимая кулаки. — Я вам вчера первому сказал, что Паскевич нарочно ударил меня по больной ноге. Что вы мне на это ответили? — продолжаю противным тонким голосом, передразнивая Звездочку: — Не переводи стрелки на других, Колесников, неси ответственность за свои ошибки.