Отвечаю резко, а в душе уже зреет подозрение. Несусь к бане — в баке горячая вода, на столе в комнате отдыха — пышет паром самовар, на блюде лежит нарезанный пирог. Мы хватаем по куску и запихиваем их в рот. На обоих нападает нервный жор.

— Рация. Ты видел рацию? — вдруг вспоминает Мишка.

— Да. На столе в кухне.

Мчимся обратно, сразу набираю координаты отца. Он отвечает мгновенно, словно ждал звонка.

— Батя, куда вы все исчезли? — кричу я.

— Уехали домой, — спокойно отвечает он.

И от этого ледяного тона становится не по себе. Судорогой стягивает шею, я не могу ее повернуть.

— Как домой? — хором вопим мы.

— Сын, поживи на зимовке немного. Еда, вода, тепло — все есть. Свежий воздух, природа, чем не отпуск.

— Не могу! У нас тренировочный матч через пять дней! — от ужаса голос опускается до хрипа. — Батя, как ты мог? Это же подло…

Я был готов к любой выходке отца, но эта…

— Ваши матчи никуда не денутся, — чеканит отец. — Охрана за вами приедет через десять дней.

— Ты понимаешь, что наказываешь не только меня? Мы ведущие игроки команды! Нас же выгонят из лиги!

— Это мне совсем не интересно?

Отец отключается, а я стою с рацией в руках и вижу, как мигает последняя красная полоска аккумулятора. Мы с Мишкой срываемся с места и мечемся вдвоём по дому в поисках зарядного устройства, перерываем все шкафы и полки — пусто.

В своём жестоком домострое отец не учёл одного: я давно уже не тот щуплый мальчик, который вбирал голову в плечи от окрика родителя. Футбол закалил характер и отточил стремление добиваться победы любой ценой до совершенства.

Мы с Мишкой ни секунды не раздумывали, что делать в этой ситуации. На следующий день собрались и вышли в путь. Снежные лыжи не нашли, но дорожка с колеями от снегоходов виднелась хорошо.

— Сколько идти? — спрашивает Мишка, вглядываясь в глубину леса.

— Примерно десять километров.

— К обеду управимся, — друг бодро поправляет на плечах рюкзак с припасами и первый ступает на колею.

Его ноги проваливаются до колен.

***

— Богдан, закончил растяжку? — окликает меня Иваныч и выдёргивает из горьких воспоминаний, которые иногда ещё настигают меня.

Да и о том, как практически ползли по заснеженной целине, вспоминать не хотелось. К вечеру увидели вдалеке огоньки и прибавили ходу. Становилось так жутко, что постоянно оглядывались и, казалось, что среди чёрных елей мелькают чьи-то глаза.

Вышли на пригорок, с которого как на ладони виднелся нарядный из-за огней посёлок. Ног уже не чувствовали, передвигали их машинально, как роботы. Замёрзли, перенервничали, устали от напряжения и опасности за спиной.

— Боб, а если с горочки бегом? — предлагает Мишка, с тоской вглядываясь вдаль. — Смотри, снега мало.

— Тогда уж лучше кубарем, — шучу я, хотя тоже мечтаю оказаться в тепле и почувствовать наконец защищенность.

Думать о поступке отца не хочу, гоню эти мысли прочь, но уверен, что домой не вернусь ни за что. Разделяет мое мнение и Мишка. Друг вырос в семье, где совсем другие отношения среди родных.

— Нет, можем шеи сломать. Наперегонки.

Мы припустили, постепенно набирая скорость. И тут из чащи послышался вой. Я вздрогнул, обернулся и потерял равновесие. Ноги заскользили по льду, по пути натыкаясь на камни и корни, и я провалился по пояс в яму. Острая боль ударила в голову и вырвалась из глотки криком. Мишка, уже почти добежавший до основания холма, резко затормозил.

Он сразу вернулся, вытащил меня, а потом понёс на плечах до самого посёлка. Как он справился, не представляю, я то терял сознание от боли, то приходил в себя. Окончательно очнулся в местной больнице: перелом большеберцовой кости со смещением.