– Я изо всех сил постараюсь не обращать на них внимания, – сказала Лин. – Я ужасно упрямая.

– О да. Ты такая же упрямая, как твой дед.

Лин обычно возражала, когда ее сравнивали с Майешем, но они как раз подошли к зданию Библиотеки Корвиниана, Большой библиотеки, и шум голосов помешал ей ответить.

Библиотека, построенная двести лет назад королем Эстиеном IV, была сравнительно новым зданием в квартале. Сегодня ее каменные двери были закрыты, но широкий двор, вымощенный мраморными плитами, полнился людьми. Эстиен, покровитель философов, когда-то повелел воздвигнуть во дворе библиотеки несколько мраморных пьедесталов для тех, кто желает выступить. Любой гражданин Кастеллана имел право, забравшись на мраморный куб, произнести речь на избранную тему, и его запрещено было арестовывать за нарушение общественного порядка – пока он не слезал с постамента.

Но, разумеется, не существовало закона, обязывающего граждан слушать эти речи, так что выступающие вынуждены были орать во все горло.

Высокая молодая женщина в плаще с зеленой подкладкой, какие носили студенты, изучающие естественные науки, кричала что-то насчет несправедливости руководства Академии: иностранные студенты платили за жилье, в то время как граждане Кастеллана жили в пансионах бесплатно. Девушку освистали – впрочем, не слишком громко – какие-то пьяные студенты, распевавшие непристойную версию государственного гимна Кастеллана.

Поблизости светловолосый молодой человек в куртке, застегнутой на все пуговицы, во весь голос обличал монархию. Это вызвало интерес у слушателей, поскольку критика королевской семьи была делом опасным. В основном в Академии учились дети купцов и цеховых мастеров, лавочников и владельцев торговых судов. Аристократы нанимали своим детям частных учителей, предпочитая не отдавать их в бесплатный университет. И все же преданность короне и благородным семьям была у них в крови.

– Эй! Эй ты! – крикнул кто-то, и блондин вопросительно приподнял бровь. – Я только что видел Бдительных за углом. Тебе лучше исчезнуть, если не хочешь оказаться в брюхе у крокодила.

Молодой человек поклонился в знак благодарности и, спрыгнув с мраморного пьедестала, растворился в толпе.

Мариам нахмурилась.

– Мне кажется, на самом деле никто за ним не придет.

Лин сердито огляделась, но нельзя было понять, кто прогнал противника монархии. Однако тени становились длиннее, и солнце скрылось за зданием Большой библиотеки – нельзя было здесь задерживаться.

Лин с Мариам свернули на улицу Веспасиана, на которой находились меблированные комнаты. Через открытые двери Лин видела студентов в черных плащах – они бегали по лестницам, смеялись, окликали друг друга. Наверху, на балконе, кто-то играл на виеле. Жалобная мелодия плыла над крышами, словно чайка над волнами в гавани.

– Знаешь, если послушать музыкантов, то влюбленность – это просто ужасно, – заметила Лин. – Бесконечные стоны и плач, и все потому, что некая девица не желает мириться с твоими недостатками.

Мариам негромко рассмеялась.

– Как ты можешь быть такой циничной?

– Не говоря уже о том, что из-за любви человек, по-видимому, лишается денег и здоровья, – продолжала Лин, считая на пальцах, – и в большинстве случаев умирает молодым в крохотной комнатке, освещенной единственной свечой.

– Если бы это было так ужасно, никто не влюблялся бы.

– Говорят, у человека нет выбора, – ответила Лин.

Они свернули на Юйланьскую дорогу, и Студенческий квартал остался позади.