Пока звучит песенка, Альгис Косински пытается разобраться, что вообще происходит. Я уснул на работе? Прямо в студии? Под вопли Dakh Daughters? Не может такого быть. Я что, напился прямо перед эфиром? Да ну нет, не настолько я идиот. К тому же, – внезапно вспоминает Альгис Косински, – я в последний раз напивался ещё студентом, я вообще не по этому делу, у меня от любого бухла болит голова. Максимум – бокал вина в хорошей компании, бутылка холодного сидра летом, кружка глинтвейна в морозный день. А может, мне стало плохо, и я грохнулся в обморок? Непонятно, с чего бы, вроде никогда припадочным не был. Но предположим. А как ещё объяснить? Тогда я молодец, получается. Быстро очухался, не погубил эфир.

Альгис Косински смотрится в зеркало; хрен знает, зачем оно нужно в радиостудии, но сколько он здесь работает, столько оно и висит. Ну вот, наконец пригодилось! Бывают, оказывается, такие моменты, когда зеркало – единственный способ быстро вспомнить, кто ты такой. В зеркале отражается немолодой человек с орлиным носом и небольшими, но яркими голубыми глазами, седые волосы небрежно связаны в хвост. По-зимнему бледное лицо отражения выглядит безмятежным. Ну да, – сердито думает Альгис, – это же у меня проблемы, а он мираж зазеркальный, ему-то что.

Музыка умолкает; господи боже, – думает Альгис Косински, – почему такая короткая песня, я ещё ничего не успел понять. Ладно, – говорит себе он, – потом разберёмся, что это был за обморок, главное, я живой и в прямом эфире, значит, надо хоть что-то сказать.

Когда не знаешь, о чём говорить, говори о погоде; Альгис Косински трепло от бога, идеальный ведущий прямого эфира, поэтому за всю свою (почти сорокалетнюю) карьеру на радио он схватился за спасительную погоду всего в третий раз.

– Погода сегодня хорошая, – Альгис Косински говорит по-литовски, потому что на пульте литовские надписи. «Значит, я на литовском радио, – думает он. – И кстати, понятно же, почему я гнал про Чёрную Руку по-русски: эту страшилку я впервые услышал в детстве от друга Лёшки, который жил в нашем доме на втором этаже. На самом деле даже хорошо получилось, красивое напоминание, что языков в нашем городе ненамного меньше, чем жителей, но все всегда понимают всех».

– Изумительная погода, – повторяет Альгис Косински. – Даже не верится, что формально ещё зима. Не удивлюсь, если на газонах Бернардинского парка уже цветут маргаритки; кстати, надо будет проверить по дороге домой.

Его голос звенит от потаённого торжества, потому что он наконец-то вспомнил, как тут всё на этом чёртовом пульте устроено, в каком порядке идут композиции, заранее подготовленные для эфира, и как этим хаосом управлять.

– Ну, так уже вполне можно жить, нормально всё будет, я справлюсь, – думает Альгис Косински, а вслух говорит:

– В честь хорошей погоды и маргариток – Folknery[2]! Чтобы наша ранняя весна поняла, что она не такая уж ранняя, раз пришла, так пусть остаётся до самого лета, чего туда-сюда бегать. Vesna krasna!

Эта Vesna krasna, к сожалению, очень короткая, всего две с половиной минуты, но Альгис Косински всё равно успевает задремать, провалиться в тёплую тьму, проспать, если верить ощущениям, вечность и проснуться от непривычно острого счастья: я в прямом эфире! На радио! Я тут работаю! Как же мне повезло!

– Я с детства мечтал работать на радио, – говорит вслух Альгис Косински, бессменный ведущий вечерних эфиров. Он сам не заметил, как перешёл на польский, потому что до школы жил у польской бабушки Ядзи, Ядвиги, они вместе слушали радио, и бабушка Ядзя, за день уставшая от его болтовни, смеялась: вот куда тебя отдать надо, всех бы вусмерть заговорил.