Утро было солнечное, ясное, оттого болото казалось приветливым и безмятежным. Вадим развлекался, перепрыгивая с кочки на кочку. Ему было весело и жутко.

Кочки мягко пружинили под ногами, кое-где проступала вода, заросшая ряской, из-под ног выскакивали лягушки.

Он снова прыгнул, но то, что он принял за кочку, оказалось пучком травы, торчащей из вязкой жижи, и Вадим сразу провалился по пояс. Он вскрикнул от неожиданности, попробовал выбраться, но с ужасом почувствовал, что трясина не пускает, засасывает его все глубже и глубже. Мальчик забился в липкой, черной грязи, неистово отыскивая руками опору.

– Помогите! – отчаянно закричал он, повинуясь своему бесконтрольному страху.

Кругом царило безмолвие, нарушаемое лишь кваканьем лягушек. Вадим чувствовал, что гибнет. Неведомая сила, грозная и беспощадная, тянула его вниз, в темноту.

Происходящее казалось ему кошмарным сновидением, только проснуться никак не удавалось. Все его существо восставало против такого грубого, несправедливого и безжалостного насилия.

– Помогите! – снова закричал Вадим что было сил и заплакал. – Мама, мамочка!

Прямо перед ним из-за кочки высунулась светлая вихрастая голова с веснушчатым носом и веселыми синими глазами.

– Заткнись, дурак, – сказала голова, – и не трепыхайся, а то еще больше увязнешь. На вот, хватайся за ветку.

Вадим судорожно уцепился за толстую березовую ветвь, и только тогда к нему вернулась способность соображать.

– Ну, чего виснешь, как дохлая рыба на крючке? Давай, подтягивайся. Да не елозь ты, не елозь. Вот так, молодчина! Давай сюда пять. Ничего, брат, я тебя вытащу, – обнадежил незнакомец, подкрепляя свои слова немалыми усилиями.

Вадим еще барахтался и скользил ногами, когда тот подтянул его к себе и одним рывком вытащил на относительно твердую почву.

– Что, испугался? И правильно сделал. Какого рожна тебя сюда понесло? Ты посиди пока, отдышись, потом будем вместе выбираться.

Вадим, все еще всхлипывая, размазывал кулаком по щекам слезы и грязь. Спаситель снял с себя перепачканную майку и вытер чистым концом мальчику лицо.

– Не кисни, – сказал он, – мужчины не плачут. Тебе сколько лет?

– Четырнадцать, – промямлил Вадим, тоскливо ожидая привычного неодобрительного удивления.

– Здорово, – ободряюще сказал паренек, – и мне четырнадцать. А звать как?

– Вадимом.

– Вадик, значит?

– Не-е, Вадим. – Он терпеть не мог уменьшительного имени. – А тебя?

– А я – Саня, – ответил тот, внимательно разглядывая тщедушного мальчика. – Ладно, Вадим так Вадим, – согласился он и с тех пор никогда иначе его не называл.

Сам Саня был складным, крепким парнишкой, с сильными загорелыми руками и ногами. У него были очень светлые, почти белые волосы, ресницы и брови чуть темнее, большой улыбчивый рот – губы сплошь в цыпках и трещинках; нос как нос – не большой, не маленький, неопределенной формы, а глаза – неправдоподобно синие, яркие, словно две лучистые звездочки.

– Ты к бабушке Дусе приехал, вчера, из Ленинграда, верно? – все так же дружелюбно спросил Саня.

– Откуда ты знаешь? – удивился Вадим.

– У нас новости быстро расходятся. А я от вас через несколько домов живу, совсем близко. – Он поднялся. – Все, вставай, пошли уже, ступай за мной след в след, а то опять сковырнешься.

Они вышли к реке. Саня сказал:

– Скидывай свою амуницию, будем жижу отстирывать, а то мамка заругает.

Одежду выстирали и разложили сушиться на прогретой корме баржи, торчащей из воды. Потом выкупались у берега в голубой прозрачной воде и сели обсыхать на песок. Было тепло и безветренно. На недвижной поверхности реки дрожал огненными бликами солнечный свет. Полуденный лес на другом берегу подернулся знойной дымкой, зыбился и струился в неверном горячем мареве.