Среди женщин у меня также нет ни в ком опоры, и после кончины тетушки Сабины, которая пыталась хоть чему-то выучить меня, я осталась совсем одна. Она часто говаривала, что я – ее единственное утешение, и теперь я вижу, что и она была для меня тем же, и когда ее не стало, я почувствовала, что потеряла в ней больше чем мать. Родителей своих я не помню, но мне сказали, что моим отцом был старший сын сэра Энсора Дуна, храбрейший и лучший из всех сыновей. Вот почему меня считают наследницей этого разбойного гнезда и иногда – в шутку – называют принцессой или королевой.

Кто я? Почему я здесь? Никто не говорит мне об этом. А вокруг – насилие и разбой. И никто-никто не возьмет меня за руку и не поведет за собой, никто не научит уму-разуму. Господи, за что мне это вечное проклятие!

Она заплакала. Я не знал, что сказать бедняжке. Я почувствовал, что сейчас мои утешения совсем некстати, и поэтому молча вытер ей слезы.

– Мастер Ридд, – всхлипывая, продолжила Дорна, – простите мне мою слабость. Со мной это бывает нечасто, и это тем более непростительно, что вы у меня в гостях и я должна бы вас развлекать. У вас есть матушка, которая заботится о вас, есть сестры, есть родной дом, – как это много! Они – Дуны – грабят и бесчинствуют, и пытаются скрыть это от меня, и не могут, а у меня от их медвежьей деликатности – если понятие «деликатность» вообще уместно в отношении Дунов – становится все чернее и гаже на душе.

Я часто думаю и не могу понять, за что мне выпала такая доля – унаследовать это преступное логово. И еще: я всего лишь молодая, ничем не выдающаяся девушка, а между тем сын дядюшки Каунселлора страстно желает на мне жениться и считает это для себя великой честью, – и это мне тоже непонятно.

Нам бы с вами, мастер Ридд, не было бы здесь так спокойно, если бы я в свое время не оговорила для себя одно преимущество: нижний ярус долины, где находится моя каменная беседка, считается как бы моей собственностью, и сюда, кроме меня, могут заходить только дозорные, а также мой дедушка сэр Энсор, дядюшка Каунселлор и его сын по прозвищу Карвер, что означает «резак» и «жестокий человек».

Вижу по вашему лицу, мастер Ридд, вы слышали о Карвере Дуне. По силе и храбрости ему нет равных среди наших молодых людей, и в этом смысле он вполне достоин быть сыном дядюшки Каунселлора, но от своего отца он отличается какой-то особой необузданностью и безрассудством.

Когда наши люди, оседлав коней, покидают долину, никому из них – поверьте, никому! – я не желаю, чтобы он воротился целым и невредимым, но Дунам все нипочем, потому что округа боится их как огня и никто не смеет стать у них на пути. Никого из старших я не люблю и никого не уважаю, за исключением дедушки Энсора, которого я и люблю, и боюсь одновременно. Нет здесь ни одной женщины, на которую я могла бы положиться, кроме девочки, которую я когда-то спасла от голодной смерти.

Она корнуоллка по имени Гвенни Карфекс. Отец ее, углекоп из Корнуолла, явился в Эксмур в поисках работы. Она видела его в последний раз, когда он, дав ей хлеба и сыра, спустился по приставной лестнице под землю (она не помнит, где это было), а она осталась ждать его на поверхности. Отец не вернулся к ней, а она, проблуждав по окрестностям три дня, а может, и долее, легла на землю, чтобы умереть.

В тот самый день я возвращалась от тетушки Сабины. Она доживала свои последние дни в жалкой хижине, стоявшей в маленькой безлюдной долине недалеко от нас. Туда незадолго до ее кончины отвезли ее Дуны, и перед смертью она пожелала увидеться со мной. Мне было позволено навестить ее, потому что даже Дуны по смеют нарушать последнюю волю умирающего. Я возвращалась от тетушки, исполненная великого горя, и случайно обнаружила Гвенни в густой дубраве. Скрестив руки, она лежала на голой земле, и дыхание в ней еле теплилось. Я попыталась поднять ее, но это мне оказалось не под силу, и тогда я, приподняв ей голову, стала кормить ее из рук. После этого девочке стало лучше.