Двери открылись, лифтер помог ей войти.

– От вас пахнет дымом, мисс Проктор, – встревожился он.

– Это всего лишь шалфей, милый. Я, видишь ли, окуривала помещение.

– Простите, мисс Проктор?

– Запалила связку шалфея и окурила помещение.

Любопытство и подозрительность на пару живо окрутили мальчика.

– А зачем, позвольте спросить, вам пришло в голову пойти и сделать такую вещь?

– Для защиты, конечно, – просто ответила та.

– Защиты от чего, мэм?

– От дурных снов.

– Простите, мисс Проктор. Я не догоняю.

– Я охраняю наш дом от мертвых, милый. Насколько могу.

На сей раз лифтер предпочел оставить свои мысли при себе – а заодно поделиться ими с менеджером здания, когда закончится смена. Вряд ли ему понравится идея, что старушка может вот так, ничтоже сумняшеся, сжечь дом. Еще раз скептически покачав головой, он захлопнул решетку и повернулся к панели; золоченые двери отрезали их от тьмы подземелья.

– Доброе утро! Доброе утро! – ручейком звенела Эви, порхая по коридорам Даблъю-Джи-Ай и маскируя широкой улыбкой жутчайшее похмелье после вчерашней тортовой вечеринки.

Как и было обещано, Эви в полночь выпрыгнула из торта. Как и предполагалось – на хмельную вечеринку, затянувшуюся далеко за полночь. И сейчас она бы охотно убила за еще несколько часов сна – если бы нашла, кого. В фойе сегодняшние податели больших надежд шумно требовали внимания: всем не терпелось поскорее попасть в эфир. Каждое утро тут выстраивалась очередь из свежих талантов, жаждущих сделать себе имя на радио.

– Я могу петь почище Карузо, – доказывал какой-то парень и тут же разразился арией, да так громко, что ее наверняка услышали и снаружи, на Квинсе.

– А я? А я? – разорялся другой. – Я могу имитировать посвист четырнадцати разных птиц!

– Ох, только не это! – проворчала Эви, растирая многострадальные виски.

Не успела она сдать пальто и клош на руки гардеробщице, как на нее вихрем налетела еще одна мистерфилипсовская секретарша – кажется, на сей раз Хелен.

– Мисс О’Нил! Я вас искала. Мистер Филипс желает с вами поговорить – немедленно!

Внутри у Эви что-то громогласно запротестовало, но Хелен уже втолкнула ее в кабинет начальника – огромную угловую комнату, всю сияющую панелями вишневого дерева, на десятом этаже и с видом на самую небоскребную часть Манхэттена. Всю стену занимал огромный, обрамленный в золото, ростовый холст: Гульельмо Маркони изобретает радио. Выражение живописного лица решительно отказывалось предрекать дальнейшую судьбу Эви.

– Подождите тут, он сейчас придет, – наказала Хелен и закрыла за собой дверь.

Интересно, Филипс собрался ее увольнять? Что она сделала не так? К тому времени, как патрицианский голос из приемной повелел секретарше не соединять никакие звонки, Эви уже только что по стенкам не бегала.

Мистер Филипс вступил в комнату с тем величавым спокойствием, что сделало ему состояние на фондовом рынке. Костюмы его шились вручную в Лондоне, а еще у него были апартаменты в городе и загородный дом на Лонг-Айленде, где он, по слухам, закатывал грандиозные вечеринки – сплошь из кино- и радиозвезд. Но главной его страстью было радио, а компания Даблъю-Джи-Ай – ненаглядным дитятей. Не угодившие мистеру Филипсу таланты увольнялись прямо посреди передачи: ведущего или актера выводили из студии во время музыкальной паузы и немедленно заменяли другим.

– Доброе утро, мисс О’Нил! – поприветствовал он, усаживаясь в кресло напротив нее; солнце заиграло на его серебряных волосах. – Кажется, вы сегодня угодили на первые полосы.