– Так подумать, – ответила Варя, – вон костер – это так и есть. Сама жизнь.

– Скорее смерть.

– Не, я не о том. Процесс. Всё вокруг – процесс. Этот костер во всём вокруг. В яблоке этом, в листьях. Вчера были зелёные, сегодня пожелтели. Ну и скажи, это те же самые листья или другие?

– Те же, кэп. А в чем вопрос-то?

Она поджала губы и чуть нахмурилась – он заметил, что идёт борьба с хмельным забвением. Было что-то важное, чего нельзя забыть – так ловят рыбу руками на мели.

– Нельзя на одну вещь дважды указать. Вот лист, а теперь это уже другой. Гниение, радиация, распад. Даже этот ваш дом – процесс. В нем вообще нет его самого. Стабильности нет, понимаешь?

– Жидкий Деслёз.

Женя всё это считал праздным трёпом. Он опять сердился. Это не девушка, думал он, а сеятель тоски! На миг из теней встал, как в детстве, силуэт в балахоне с мокро светящей костью.

– Ясень пень, всё уходит – сказал он. – В одну реку дважды не войти. Бла-бла. Это всё понятно. А любовь-то тут при чём?

– А что любовь? – она прикрыла глаза.

– Ну выходит, что и человека любить нельзя. Он же тоже всё время уже не он. Типа, как нет никого – один процесс.

– Боюсь, когда человека никто не любит, – сказала Варя, – он вообще перестает быть. Любовь – она слепляет, дает этому процессу имя, образ.

– А, ну да, типично женское. А после свадьбы этот образ – фью! И уже раздражает, что он ноги за столом ковыряет. Хочется училкой быть.

– Это если ты не любишь в нем душу.

– Не знаю, я бы за такое сразу в морду.

Удар яблока по крыше. Плодопад по саду день и ночь. Лосные плодными косами деревья шатрово мажут землю. Страшно много яблок в этот год. Вечером в саду пахнет острым простором антоновки и мокрыми костями.

– Ты провоцируешь, чтоб я тебя пожалела?

Она подносит к ноздрям стёртую в ладонях шишку хмеля. Запах соитийного пота. Щекочет глубоко нёбо. И небо ёжится иглами света в тоннелях костей.

На веранде сонно булькает яблочная брага. Шуршит насекомая тьма. Осы любят этот дом, где веет бражным суслом. А от неё пахнет женской пижамой. Тот, кому не ведом этот запах, не может назвать себя мужем. Ни даже мальчиком. Он в самом начале пути, как Шут в арканах Таро.

– Меня задевало шлейфами судеб, – говорит он, – теперь тишина. Люди шли мимо, и я видел точимый ими ужас и одиночество, и прятки лиц. Окунул лицо в темень, и мне стало хорошо. Лишь бы ни с кем не встречаться взглядом.

Подрагивают тени в напудренных складках рта, клёкают бубенцы колпака.

– Работа в сфере услуг. Узкая специализация. Она крепче водки и гашиша. Да, малыш, она гасит сознание. Stoned immaculate1. А бабочка верит, что она – кошка, ведь у неё на крыльях глаза. Век узкой специализации.

Ночью на веранде трещит шершень.

– Этот моршень – страж ворот, – говорит он. – Из окна видно, как костер тлеет – прям как столб дыма в безветрии. Белая нить в тёмное небо, хочется плясать вокруг. Как дикари. Но выйти к нему на продых я не могу – нерв шершня у самой двери. Страх насекомых. Кто знает, что чужеродная сущность может сделать в отчаянии страха!

– Это так и есть. Это жизнь.

– Ну а что такое жизнь?

– Не знаю. Жизнь – ужасное незнание смысла происходящего. То же самое – что такое любовь? Мне бы знать! Ясно понимать, из чего любовь состоит. Потому что тогда, всякий раз, когда бы она кончалась, я бы находила нужное топливо, чтобы вновь её зажечь. Но я не знаю, что она ест, чем её напоить, чтобы не умерла с голоду. Не знаю, что такое правда. Когда была маленькой, знала наверняка. Но чем дальше вхожу в эту жизнь… вернее, чем дальше выхожу из неё, тем меньше знаю. Умоляю, нет – не надо мне про голос сердца, которое укажет и тэ дэ. Сердце в смятении от незнания. Это как полагаться слепому на поводыря, а затем почувствовать хлюпанье болота под ногами и понять, что поводырь тоже слепой. Слепой для этого чуждого мира. Так что сердце не катит.