Ничего не осознаю… не соизмеряю… не сдерживаюсь. И в тот момент, когда Лобов надумывает завершить поцелуй и отклоняется, тело действует интуитивно. В защитной реакции моя рука взлетает вверх и отвешивает пощечину.

Хлесткую.

Смачную.

Такую, что звонкий хлопок сотрясает стены.

Замираем оба.

Я смотрю на него со страхом, забывая, что нужно дышать.

Он на меня, угрожающе побелев и раздувая ноздри.

– Никогда так больше не делай, – произносит пугающе-ровно спустя пару растянутых до бесконечности мгновений. Качается вперед и, прикоснувшись губами к кромке моего уха, добавляет. – Я стерпел один-единственный раз.

От обжигающего дыхания сердце срывается в дикий галоп, тело колотит. Вдоль позвоночника пробегает ледяная поземка. Мне тошно и дурно, а еще присутствует шок, что я смогла поднять руку на живое существо.

Омежка, которая решила подраться – это же нонсенс!

В шквале противоречивых эмоций единственное, что из себя выдавливаю: пару раз медленно киваю. И вмиг замираю, когда он тянется к той руке, которой его ударила, и плотно обхватывает запястье.

Не сжимает.

Не причиняет боль.

Но интуитивно я жду, что это вот-вот произойдет. С секунды на секунду.

Ожидание подобно маленькой смерти. От напряжения звенит в ушах.

– Отпустите, Карен Заурович, – негромко выталкиваю из себя слова, чтобы, не допусти богиня, не услышала и не заволновалась бабушка.

Дико неприятно, что мой голос вибрирует и ломается, выдавая неуверенность. Именно ее я бы желала скрыть всей душой.

Показывать страх – последнее дело. Особенно таким самцам, как он. Но даже то, что с силой прикусываю щеку изнутри, чтобы переключиться и сконцентрироваться на боли, тем самым подавив дрожь, не помогает. Во рту появляется неприятный металлический привкус, на этом всё. Озноб не проходит.

Дергаю руку в попытке вернуть себе собственное запястье.

– Тая, я просил называть меня просто по имени, – Лобов не только не отпускает, но принимается поглаживать большим пальцем чувствительную кожу.

– Я не могу! Не могу! – мотаю головой в тихо назревающей истерике.

Просил он. Смех, да и только. Жаль, нерадостный. Такие манипуляторы и диктаторы, как Лобов, просить не умеют, в их копилке сплошные требования и распоряжения.

– Можешь, – давит взглядом, а потом приказывает. – Повторяй за мной: Карен!

– Нет!

Отказываюсь.

– Давай, девочка. Я знаю, у тебя все получится.

Карие глаза полны снисходительности и предвкушения. Но не только. В них клубятся и резкость, и грубость, и жестокость, и одержимость, и жажда добиться желаемого. Дикий коктейль из адских потребностей.

– Не-е-ет, – упираюсь.

– Упря-а-а-амая, – тянет, смакуя. Медленно проводит языком по нижней губе, отчего она начинает блестеть влагой, и усмехается. – Твоё сопротивление, Тая, меня еще больше заводит. Ты не представляешь, с каким огромным удовольствием я буду тебя укрощать, лапочка моя ненаглядная.

С трудом проталкиваю в легкие воздух.

Он чокнутый. Больной на всю голову.

Но, к сожалению для меня, реальность это не меняет. Если завтра-послезавтра не исчезну, сам он не остановится, действительно превратит меня в свою личную игрушку. Куклу, в которую будет играть, пока интересна. Одевать, раздевать, пользовать, пачкать.

Без сожалений. Без ограничений. Без цензуры. Без мыслей, что за омерзительные поступки когда-нибудь обязательно придется нести ответственность. Если ни перед законом, то перед Луноликой богиней уж точно.

А позже, вполне возможно, он меня сотрет. Насовсем.

Почему нет?

Была, а потом исчезну. От моего малыша он же избавился. И от меня сможет, не сомневаюсь, если дам повод.