Преумилительно.

А если…

Она воровато оглянулась на двери, даже выглянула наружу, убеждаясь, что коридор пуст, и вернулась к трюмо. Уселась. Провела ладонью по теплому дереву… наборное и хитрым узором сделано, будто переплелись светлые и темные ниточки.

Красиво.

За таким и писаться должно легче… о чем? А хоть бы о встрече, как и планировала. Не статью, так, коротенькую заметочку.

Она вытащила лист. Погладила. Придавила чернильницей – массивной, из темного агата вырезанной, дома этакой красоты у нее не было, возникло даже преподлейшее желание сунуть чернильницу в чемодан, но Лизавета себя преодолела.

Перышко покусала – так ей всегда думалось легче.

И…

В дверь постучали.

- Войдите, - вздохнула Лизавета, перо откладывая. Успеется… глядишь, еще впечатлениев набежит, раз уж ее за ними отправили.

Вошла девчонка совсем юных лет, присела неуклюже и, глядя в пол, пробормотала:

- Меня туточки… к вам отправили… служить.

Говоря по правде, Лизавета растерялась. Оно-то, конечно, с прислугою сталкивалась, но большею частью с чужой, к которой приходилось искать особый подход. А вот чтобы служили самой Лизавете… и как себя вести положено?

Девчонка стояла, все так же пол разглядывая. Лизавета тоже посмотрела, на всякий случай: пол был хорош, паркетный, узорчатый и натерт до блеска. В комнате, если принюхаться, до сих пор запах воску ощущался.

- Я… рада, - сказала Лизавета, положивши руки на коленях.

Спину выпрямить.

Подбородок поднять… матушка манерами ее озаботилась, да и в Университете этикет преподавали, к превеликой, казалось тогда, печали.

- Если чего надо…

- Пока не надо.

- Там колокольчик стоит, - видя, что гневаться Лизавета не собирается, девчонка успокоилась. – На меня зачарован. Потрясете, и услышу… прибегу скоренько, вот вам крест!

И широконько так размахнулась, крестясь.

- Хорошо.

Лизавета подумала, подумала и… в конце концов, разве не прислуга была для нее основным источником информации? Разве не убеждалась она, что люди, которых стоящие при власти, полагают ничтожными, многое видят и порой знают о хозяевах куда больше, нежели оные хозяева себе вообразить способны.

- Как тебя зовут?

- Руслана я, - вздохнула девица. И поспешно пояснила: - У меня матушка из турок, а батюшка наш. И крещеная я!

Она вновь размашисто перекрестилась.

- И не думайте, воровать не стану… вот вам…

- Верю, - прервала Лизавета. – Давно ты при дворце?

Руслана помотала головой.

Оно и понятно, небось, с наплывом красавиц возник немалый дефицит в прислуге, иначе б в жизни ей, полукровке с именем слишком чужим, чтобы не настораживало оно, не попасть в подобное место.

Да и теперь…

- Кто устроил сюда?

Щеки Русланы вспыхнули румянцем, и Лизавета поняла, что угадала верно.

- Не волнуйся, нет в том ничего дурного. Небось, будь ты не достойна, не взяли бы на место. И протекция не помогла бы…

Руслана вздохнула.

И созналась:

- Дядька у меня тута… ламповщиком работает при покоях цесаревича.

Лизавета покивала: большой человек. Может, не столь большой, как лакейские, а все одно важный, по нынешним-то временам, когда керосиновые лампы сменились электрическими, то и вовсе незаменимый. Потому и согласился камер-фурьер на махонькую просьбу, принял племянницу, правда, пристроил ее к девице поплоше, небось, надеясь, что капризничать та не будет.

Лизавета и не собиралась.

Цокнула языком и сказала:

- Сложная у твоего дядюшки работа… умный он, должно быть.

От похвалы Руслана расцвела. Защебетала… и как-то сама вот, легко…

….дядька у нее не просто умный, а страсть до чего умный. Он прежде мастерскую-то держал, чинил и лампы, и игрушки, какие приносили. И сам делал. Вот Руслане сделал такого медведя, которого заводишь ключиком, и он бревно будто бы пилит… а уж после дядьку заприметили и сюда пригласили.