— Он Галию замуж выдал, — невпопад заметил Тим. — За кого-то из Младших Лордов.

— Бедный ее муж, — посочувствовала я.

— Угу… Дай, — отобрал у меня кубок Тимар.

— У тебя же целый кувшин!

— Кончилось, — буркнул брат. — Спать пойдем? — спросил он, когда стрелки часов добрались до цифры пять.

— Да… Нет! Не хочу пока, — вспомнила я о трех хамах.

— Ну, как знаешь, — зевнул Тимар.

Я встала, с хрустом потянулась, разминая суставы. Тело просило движения, и я наклонилась, обняв колени, выгнулась назад, став на мостик, и, дурачась, зашагала каракатицей по комнате.

— Может, служителя вызвать? — фыркнул Тим. — Для обряда экзорцизма.

Протянул руку, помогая распрямиться.

— Пойду разомнусь, — показала язык я.

* * *

На плацу, находящемся между внутренней и внешней стенами замка, никого не было — до побудки солдат еще далеко, и вся вытоптанная до каменной твердости, чуть присыпанная пылью площадка принадлежала сейчас мне.

Сегодня я впервые буду танцевать одна, без Наставника.

Стало страшно — а вдруг не смогу? Полгода прошло…

Солнечные столбы, пробиваясь сквозь бойницы в восточной стене, частой решеткой прорезали двор. Смежив веки, я шагнула в сноп света и сложила ладони чашей, наполняя их теплом пробуждающегося дня.

*

Пустыня… Яркое белое солнце и линялое небо цвета глаз Йарры, бубенцы и детский смех песчаных духов… Горячий ветер ласкает губы, и сотни мелких частичек кварца скользят по шее, груди, как тысячи поцелуев.

Я тоже скучала. Боги, как я скучала!

Дрожит раскаленный воздух над барханами, сгущается дымчатым шелком невесомой чадры, растекается миражами дворцов и башен в окружении финиковых рощ. А впереди, на вершине холма, безудержным белым пламенем горит оплавившийся стеклянный столб караванной тропы — моя точка равновесия.

Пустыня щедро делится со мной покоем. Постоянством. Вечностью.

Проходят годы, неторопливо ползут века, проносятся мимо смазанной лентой иллюзий реальности, но пустыня все та же. Яркое белое солнце и блекло-синее небо, медные бубенцы песчанников и миражи дворцов, густеющая полоса самума на горизонте и медленно наливающаяся алым точка моего покоя.

* * *

Тимар так и не добрался до спальни. Стены сдвигались и раздвигались, как крестьяне в своих топотушках, которые они называют танцами, пол бугрился, будто что-то выпирало из-под плит. Тим споткнулся раз, другой, запнулся больной ногой и упал.

— М-да… Кажется, я пьян, — пробормотал он, с трудом поднимаясь. — Ну, Лира…

Держась за стену, Тимар вернулся в библиотеку. Наткнулся на книжный шкаф, свалил подсвечник со стола, едва не убился тяжелым креслом, почему-то опрокинувшимся от легкого прикосновения.

— Л-ляр-вин дол! — пропыхтел Тим, поднимая кресло и подталкивая его к окну.

С высоты третьего этажа уже был виден рассвет, но двор, окруженный высокой, в четыре роста стеной, по-прежнему укрывал полумрак, рассеченный лишь лучами, пробивающимися сквозь бойницы. Лира стояла в одном из таких солнечных пятен — тоненькая, высокая, натянутая как струна. Ладони горстью подняты вверх, глаза зажмурены, губы упрямо сжаты, и шапка растрепанных волос горит, как золотой шлем.

Потребность видеть Лиру ощущалась физической болью в солнечном сплетении, иногда сильнее, иногда слабее, но — постоянно. Эти несколько месяцев без нее чуть не доконали Тимара. Артефакт, показывающий происходящее вокруг девушки, был слабой заменой, не говоря уже о том, что в замке Дойера была не Лира с ее живой мимикой, резкими порывистыми движениями, вечно чумазым лицом, а Эстер — чопорная, холодная. Настоящая принцесса. И не скажешь, что дочь кухонной девки и безземельного рыцаря.