Ботинки тогда, кстати, так и не купили, и Лина до самой зимы носила старые, ужасно натирающие пальцы — прошлогодние.

А подруга разорвала с ней отношения уже через несколько дней — мать запретила той общаться с «богатеями», задирающими нос и позволяющими себе делать подачки тем, кто об этом не просил. Однако ботинки не вернули.

Семья Деверо никогда не считалась зажиточной, но дети всегда были одеты и обуты, а стол в их доме не бывал пустым. Да, без деликатесов и излишков, но не голодал никто. И маленькую Линетту с самого детства мучил вопрос, почему так вышло, что подобное, казалось бы, элементарное, есть не у всех.

А еще другой, такой же риторический, как она поняла позже, когда узнала значение этого слова: почему у настоящих богачей есть действительно все, и, в отличие от нее, они не испытывают из-за этого чувства вины и не пытаются делиться с теми, кто в этом и впрямь нуждается?

«Каждый сам строит свою судьбу», — всегда говорил отец, намекая на то, что те, кто оказались в ужасных условиях, сами в этом виноваты. Своей лавкой, пусть и на окраине столицы, зато приносящей небольшой, но стабильный доход, он воистину гордился и считал это своей личной заслугой.

Лина слушала его и соглашалась. Отчасти.

Вот и сейчас, да, возможно, мать Моррена и Лилли и правда сама дошла до такой жизни. А малыши? В чем виновны они? И как им взять эту загадочную судьбу, о которой рассуждал господин Деверо, за хвост и вырваться из этого замкнутого круга?

Моррену всего девять, Лилли скоро пять (это Ферд сказал, Линетта никогда бы не догадалась, судя по их телосложению). Как они могут спастись из трущоб сами? Без помощи?

И самым обидным и вызывающим у нее все новые потоки слез было то, что она не могла им помочь ничем, кроме как добрым словом и несколькими некрупными монетами. Если отдать больше, это означало бы отобрать средства у собственной семьи — сестрам нужно все больше, а родители не молодеют.

А у крошки Лилли нет даже ботинок по размеру…

По пути назад сыскарь явно чувствовал себя не в своей тарелке рядом с одетой не по погоде Линой, но она наотрез отказалась надевать его куртку. Зачем, когда он действительно мог простудиться? Только ради красивого жеста?

Впрочем, всю дорогу до общежития вместо плаща Линетту грела мысль, что детям он нужнее и может послужить им хотя бы одеялом.

А потом Ферд проводил ее до дома, вновь поцеловал руку и попрощался. Линетта осталась одна. Тогда-то и пришло осознание реальности: ее плащ не достанется детишкам. Их мать проснется и заберет «обновку» себе. Возможно, даже не поинтересуется, кому эта вещь принадлежала прежде.

Но плаща все равно не было жаль. А вот Моррена и его сестренку — очень.

В итоге за ночь Линетта проспала от силы пару часов, а следующей ночью предстояло работать. Поэтому, несмотря на проникший сквозь незашторенные окна солнечный свет, она не встала, а осталась в постели. Лежала, слушала голоса проснувшихся соседей и просто смотрела в потолок, пока усталость таки не взяла свое.

Встала уже за полдень. В общежитии было тихо, и ей никто не мешал, но Лина помнила о своем обещании Розарии заняться сегодня уборкой. Та как в воду глядела, когда поменялась с ней днями дежурства по дому.

Приведя себя в порядок, Линетта выглянула из комнаты и только еще раз убедилась: никого. А вот пол в коридоре и впрямь нуждался в мытье.

Вздохнув и пытаясь избавиться от сонливости, она направилась на кухню. Сперва выпить чая, а уже потом приниматься за уборку. О том, каково будет работать ночами, думать не хотелось.