- Вы не позволите мне покормить детей? У меня есть с собой калачи, хлеб, сыр и молоко. Я могу отдать их детям.

Михай насмешливо окинул Луминицу с ног до головы. От его взгляда, холодного и оценивающего, ей стало не по себе, но она только сильнее выпрямилась и, слегка покраснев, твердо посмотрела на Михая.

- Если госпоже так угодно, пожалуйста, - с издевкой сказал он и показал хлыстом в сторону детей, которые, сбившись в кучу, с испугом и надеждой наблюдали за ними.

Не медля, Луминица достала из седельного мешка еду и молоко. Дети недоверчиво косились на Михая и не спешили подходить.

- Как тебя зовут? – ласково спросила Луминица рыжеволосую десятилетнюю девочку, которая голодными глазами смотрела на хлеб в руках богато одетой госпожи.

- Богданка, - еле слышно прошептала та.

Луминица улыбнулась.

- Какое у тебя хорошее имя – «Бог дал». Ну, тогда сегодня Бог дает тебе первой. Возьми на здоровье, не бойся! - и Луминица протянула девочке хлеб с брынзой и хулубаш. - Помолись за упокой моей бабушки Вайолы.

Та робко взяла подарок и поклонилась.

Это явилось сигналом к штурму доброй госпожи. Дети обступили Луминицу, и их молящие глаза светились надеждой и радостью. Торопливо разламывая хлеб и сыр, Луминица совала их в тянущиеся к ней грязные ручонки, а также раздавала калачи, забывая при этом даже просить о поминовении родных. Молоко тоже было вскоре выпито.

- Спаси вас Бог, госпожа, - сказала ей Данута. - Господь вознаградит вас за вашу доброту.

Она сидела на нагретом солнцем пригорке и, вытянув натруженные ноги, поглядывала на детей и Луминицу. Худенькая, сероглазая, в опрятной и лишь слегка запыленной одежде, она была не намного старше Луминицы, но на лице ее уже лежала печать утомленности и умудренности жизнью. Луминица присела рядом.

- Откуда вы?

- Издалека, госпожа. Вот идем, сами не зная, за какой судьбой. Да неволя нам судьбу выбирать.

- А где твои родные? – спросила Луминица девушку.

- Не осталось у меня никого, - нахмурилась Данута. - Одна я на целом свете. Умру – и за упокой души никто молится не станет.

- А почему ты осталась одна? Где твоя семья?

- А что, госпоже угодно послушать про чужую жизнь и про чужое горе? – и серьезные глаза Дануты обратились на Луминицу.

- Прости, Данута. Я не хотела тебя обидеть, - поспешно извинилась Луминица.

- Да ну что вы? Какая обида, госпожа. Только жизнь моя не интересная. Самая обыденная. Я всю жизнь в услужении у кнеза. Вот дед мой с бабкой, те - да, повидали в жизни.

- А они кто были?

- Дед мой с бабкой были из бродников. Жили они далеко отсюда, за страной Бырсей, далеко за снежными горами. Дед мой в молодости стал священником. Такая охота ему пришла нести слово святое, что отправился он в дальний путь получать грамоту из рук самого Патриарха Константинопольского. И сколько же он чудес на пути своем встретил, сколько всего нового узнал, что ни словом сказать, ни пером описать. Видел он и сам град чуден о каменных стенах, о многих церквах. Видел он и Софию Святую. Да такая она, говорит, огромная, что целую деревню вместить может. Благословил его Патриарх и отправил проповедовать к куманам, или кунам, как их еще называют.

- Неужели не страшно ему было вот так, взять и к другому народу пойти жить? Они ведь совсем другие.

- Страшно, наверное, да охота пуще неволи. Поругалась моя бабка, поругалась на деда, потом, делать нечего, согласилась сняться с обжитого места. Взяли они свой скарб нехитрый и отправились в новые места. Пришел дед к хану Атракану, показал ему грамоту, и разрешил хан им поселиться в куманском коше и глаголить слово святое среди язычников. Ох, и страшно показалось бабке моей жить среди нехристей!