По мнению М. Пери, героиня не является просто «объектом описания и обсуждения», она – «носитель идеологии, самостоятельный субъект»18. Это похоже на Достоевского, так как главная особенность русского писателя – идеологичность его персонажей: основу образа составляет идея, а человек является носителем не столько поступков, сколько идеи. Или, точнее, идея становится в нем поступком19.

В повести «Убивица» автор также всеведущ. В отличие от повествователя в «Преступлении и наказании», он выражает свою позицию менее эксплицитно, реже вмешивается в повествование. Рассмотрим несколько примеров, когда это происходит. Первый – в самом начале, еще до первого убийства, совершенного Франгоянну20: «Франгоянну уже несколько дней жадно поджидала, когда у девочки случится судорога – ведь тогда она точно не выживет, но, к счастью, этого не происходило».

Эта поразительная цитата не случайно находится в фокусе внимания исследователей. Еще до совершения всех преступлений автор, играя словами и опираясь на диссонанс «жадно» и «к счастью», уже вступает во внутренний конфликт с героиней и подготавливает читателя к мрачному развитию событий.

В том же ракурсе очень интересен следующий эпизод с Ксенулой. Когда будто бы благодаря пожеланию Франгоянну девочка падает в колодец, мы читаем следующее21: «Неужели Господь (она правда посмела такое подумать?) услышал ее пожелание, и ей даже не пришлось прикладывать рук, всего-то достаточно пожелать – и ее желание будет услышано».

На наш взгляд, очевидно, что в скобках ремарка автора, ужасающегося логике своей героини. Хотя существует другое мнение, что это косвенная речь самой героини и так выражается ее религиозный страх перед тем, что она делает. С точки зрения таких исследователей, которые решительно не хотят признать того, что Пападиамандис отчасти разделяет идеологию своей макабрической героини, это первое проявление совести, которая потом будет мучить старуху кошмарами и галлюцинациями. Подобная позиция кажется нам неоправданной, создается впечатление, что критики боятся объективно оценить диалектику взаимоотношения автора и героини. Интересно, что эту же ремарку использует и Сонье, но для доказательства прямо противоположного тезиса. Основываясь на данной цитате, он строит теорию о том, что для автора в «Убивице» главная героиня является чем-то большим, чем просто героиня романа, она не находится под его властью, а сосуществует с ним22. Последнее утверждение, как уже было сказано, применимо и к Достоевскому.

Мысли, что для Пападиамандиса Франгоянну является особенной героиней, Сонье находит два автобиографических подтверждения в самой повести. Первое – это название сосны, под которой спасалась мать главной героини, известная ведьма, и которая, по мнению Е. Алисидиса, олицетворяя Природу, выстраивает некоторую логическую цепочку воплощения материнского начала (то, что он называет «μητρότητα»). В основании этой цепочки находится сосна семейства Мораитисов («Πεύκος του Μωραΐτη»), а далее идут мать Франгоянну Дельхаро, сама Франгоянну, ее дочери и, возможно, внучки23. Очень важно, что к роду «Μωραΐτης» принадлежала мать самого Пападиамандиса. По мнению Сонье, тот факт, что в романе в истоках «материнской» генеалогии главной героини находится имя родственника писателя, да еще и по материнской линии, отражает личное отношение автора к Франгоянну.

Второе автобиографическое доказательство того, что Франгоянну чрезвычайно близка писателю, мы находим в словах песенки, которую вспоминает мучимая кошмарами героиня «ωσάν μοιρολόγι» («