Такого, как Констандис, что храпел в это время в соседней комнате за перегородкой, – лысого, непутевого. И даже у такого свои капризы, запросы, прихоти. Сегодня он попросит одно, а завтра другое. Сегодня потребует столько-то, а завтра еще больше. И всякие завистники да недоброжелатели науськивают его, строя козни, плетя интриги и возводя напраслину, так что он уже не хочет жениться. А после помолвки поселяется в доме будущей тещи и «заделывает» ребеночка. И каждый день живет себе припеваючи.

И вот такого жениха с невероятными усилиями и неописуемыми мучениями спустя какое-то время все-таки удается затащить под венец. А рядом с ним стоит невеста, облаченная в роскошный свадебный наряд, результат многих дней голодания и экономии, и светится от гордости, а от ее осиной талии, которой она когда-то славилась, не осталось и следа.

И через три месяца после свадьбы она рожает дочь, еще через три года – сына, а потом, спустя два года, – снова дочь, ту самую, что столько ночей не дает уснуть старой бабке.

И из-за всех этих девок их матери предстоит страдать в три раза больше, чем из-за нее страдала собственная мать.

Бедная мужеподобная Амерса так и осталась в девках, ну и хорошо. Она вовремя раскусила всю прелесть брака. И впрямь разумная девка. Что за радость от этих мучений? Она совсем не завидовала замужним. Да чему завидовать? Она смотрела на свою старшую сестру, и ее сердце обливалось кровью, так она ее жалела.

Что касается младшенькой, Криньо, пусть и ее Бог научит уму-разуму! Как бы там ни было, мать не собирается – у нее просто больше нет сил – так мучиться, чтобы ее сосватать, как она намучилась со старшей дочерью. Но я вас спрашиваю: и впрямь нужно плодить так много девиц? А коли они уже родились, стоит ли их растить? «Ах, если бы, соседушка! Ежели Харос хочет забрать их, помоги ему, – говорила Франгоянну. – Не дай Бог им вырасти».

Эта женщина, пережившая столько страданий, испытала огромное и возвышенное облегчение, когда ей как-то довелось вместе с небольшой процессией, возглавляемой несущим крест священником, тащить в своих собственных руках (ведь она была милосердной и сострадательной) маленький гробик в форме люльки. Провожали до могилы дочь соседки, дальней родственницы. Она не могла разобрать, что бормотал сквозь зубы священник. «Ничтоже есть матере сострадательншее, ничтоже есть отца умиленшее… Многажды бо пред гробом сосцы биют и глаголют: о сыне мой и чадо сладчайшее, не слышиши ли матере твоея, что вещает? Се и чрево носившее тя: чесо ради не глаголе-ши, яко глаголал еси нам? Но тако молчиши глаголати с нами: Аллилуиа!» И затем снова: «О чадо, кто не восплачет, зря твое ясное лице увядаемо, еже прежде яко крин красный?»

Но особую радость она испытала, когда маленькая процессия после десяти минут шествия прибыла на погост. Красивая местность, вечная весна, все цветет и благоухает, словно в саду. Вот он, сад мертвых! Еще в этом мире рай распахнул врата, чтобы принять маленькое невинное создание, которому посчастливилось избавить своих родителей от стольких мучений. Возрадуйтесь, ангелочки, парящие вокруг на позолоченных крыльях, и вы, души святых, примите ее!

Придя вечером в дом скорбящей семьи, Хадула не нашла никаких утешительных слов – она не могла скрыть свою радость и все называла счастливым невинное дитя и его родителей. Скорбь была радостью, и смерть была жизнью, и все наоборот.

А! Так вот… Каждая вещь – не то, что кажется, а что угодно другое, возможно даже противоположное.

Поскольку скорбь есть радость, а смерть есть жизнь и воскрешение, то несчастье есть удача, а болезнь – здоровье. И все эти бичи – оспа, скарлатина, дифтерит и тому подобное – они кажутся такими ужасными, они сеют смерть и губят маленьких детей, но разве это не счастье на самом деле? Разве это не ласка, не взмах крыльев маленьких ангелов, что радуются на небесах, принимая к себе души младенцев? И мы, человеки, в своей слепоте считаем это несчастьем, бедой, какой-то напастью.