– Что скажешь, княже? – как-то неестественно шевеля губами, проговорил человечий лик.

– Кинули жребий. Мстиславу идти.

– Это хорошо. Что же гнетет тебя?

– В Киеве неспокойно, – нехотя выдавил князь, – говорят, чудище какое-то в Днепре видели. Бают, лодку рыбацкую пополам, точно былинку, перекусило. А еще сказывают, корову утащило...

Владимир поймал себя на мысли, что ему мучительно, до зубной боли и дрожи в коленях не хочется касаться темы, ради которой он, собственно, и пришел сюда.

– Страшное чудовище, – негромко, с едва уловимой тенью насмешки проговорила голова. – Не беда, князь. Оно, может, и к добру, а не к худу. Вели Мстиславу чуть свет идти к берегу Днепра да взять какую-никакую коровенку с собой. Пусть загонит ее в реку да стегает, чтоб та мычала и воду коломутила. А как всплывет чудище ужасное – пусть тогда не зевает и рубит его что есть мочи. О том не печалься. Будет сыну твоему победа, а воинам его перед дальним походом – добрый знак.

– Как ты сказал, так и сделаю, – склонил голову Великий князь.

– Это мудро, – прошептал собеседник Мономаха и продолжил, не спуская с повелителя Киевской Руси тяжелого, погружающего в оцепенение взгляда. – Но ведь ты не с тем пришел.

– Все тебе ведомо, дух нечистый, – как-то враз обмякнув, вздохнул Владимир Мономах.

– Почто клеймишь меня облыжно? Было ли когда, чтоб я солгал, чтобы слово мое от истины уклонилось?

– Правда твоя, – нехотя признал его собеседник. – Не было такого.

– Было ли когда, чтоб я у тебя награды требовал или жертв каких?

– И того не случалось, – признал Великий князь, – а только ведаю я, что все это – козни лукавого. Ни к чему словеса твои, все мне ведомо. Не ради себя, а только ради земли Русской на великий грех пошел, душу свою обрек на муки адские.

– Чего убоялся, княже? Нешто слова, данного тобою?

– Слова... – повторил Владимир Мономах, – по слову тому весь я ныне во власти твоей. Чую, уж близок день расплатный. Нынче за окном светлицы всю ночь пес черный выл. Уж и каменьями его отгоняли, и мясо кидали – воет, паскуда.

– И ты устрашился?

– Не то! – резко вскрикнул Мономах. – Я никогда ничего не страшился – сам ведаешь. И на врага любого ходил, и пардуса злого руками с одним засапожником брал. Другое тут. Знаю я, что приходит година моя. Что ни день, грудину жжет, а сердце то вскачь идет, то вдруг – раз – и будто стало. И дышу – не продышусь. Видать, помру днями.

– Нет, не днями, но скоро. Да и то, обещаю тебе, и умрешь-то ты лишь для этого мира.

– Нешто вурдалаком меня сделать порешили? – ужаснулся Великий князь.

– О-о-о-о-о!.. – едва не взвыл необычный собеседник. – Не демон я, князь, не Вельзевул, не Люцифер, не кто иной из кругов адских. Уж сколько лет речам моим внимаешь, почто ж усомнился?

– Ладно уж, – махнул рукой Владимир, – когда ж такое было, чтоб лукавый да вдруг правду сказал. Снявши голову, по волосам не плачут. Говори, что мне делать надлежит, как смертушку лютую принять?

– На краю земель твоих, близ реки Итиль средь пустых лесов озеро имеется, зовется оно Светлояр.

– Как же, ведаю, – кивнул Мономах, – в прежние времена посреди него еще град стоял, Китежем звался.

– Он самый. Вот пред тем, как Мстислав в земли дальние отправится, объяви сынам и ближним людям свою волю. Мол, желаешь ты в те края наведаться и в водах светлояровых искупаться...

– Стало быть, утопнуть мне надлежит, – обреченно выдохнул потомок императора Византии.

– Поступай, как я говорю, – уже резко отчеканила голова, – и помни о слове, тобою данном. Я не демон, но и гневить меня не стоит.