Боковые выходы закрывают контролёры, мы же во Власовым входим через два центральных входа.

– Добрый день! – обращается к публике Власов. – Прошу сохранять спокойствие, работает Следственный комитет. Мы ищем подозреваемых в совершении преступления, поэтому осмотримся в зале.

Он кивает мне, и мы синхронно продвигаемся вдоль рядов, сверяя лица зрителей с фотороботами, составленными при содействии ФСБ и Акманова лично.

– Так, я это терпеть не собираюсь, – с недовольством говорит мужчина, сидящий с краю ряда с моей стороны. Он хватает за руку свою даму, и они поднимаются с места.

– Пожалуйста, оставайтесь на своих местах. Мы не задержим вас надолго, – говорю этой парочке.

– Я свои права знаю, если нечего мне предъявить, то и права держать здесь меня вы не имеете. – запальчиво говорит мужчина, напирая на меня. – Народ, это вообще всё туфта! Можно спокойно валить!

Люди начинают подниматься со своих мест, создавая толпу, стекающуюся к выходам. Я беспомощно смотрю на Власова, и он кивает в сторону дверей. Намёк понят. Я протискиваюсь к выходу, и вдруг вижу нужных парней, которые опережают меня на пару метров в узком проходе.

– Дайте пройти, – торопливо пробираюсь я вперёд. Но получается слабо.

В итоге, когда я пробиваюсь в фойе, парни растворяются в толпе. Ищу их взглядом, вижу удаляющиеся размашистыми шагами к выходу на улицу.

Я бегу, врезаясь в людей. Извиняюсь и снова ускоряюсь, лавируя между телами.

– Стоять, полиция! – кричу в спину подозреваемым, и они, вырвавшись на улицу, бегут в сторону дворов.

Я пускаюсь следом. Забегаю за угол театра в пустынный переулок, хватаюсь за кобуру… и отлетаю, ударяясь о стену.

Воздух выходит из лёгких, и я жадно хватаю его ртом. А в это время преступники дают дёру, только пятки сверкают.

Запыхавшийся Власов появляется из-за угла.

– Чёрт, Власова! Какого хрена ты пустилась в погоню одна?

– Времени не было, – хриплю я.

– Времени не было, – передразнивает он, осматривая меня. – Где болит, Гель?

– Нормально всё, жить буду.

Он подставляет руку.

– Тогда поехали. Подадим в розыск, нам тут ловить теперь нечего.

– Я такая дура, Власов! – жалобно говорю ему. – Прости, что упустила их.

– Главное, сама не пострадала, – вздыхает он, с сомнением глядя на меня.

– Да нормально всё! – буркаю я.

Но к вечеру, когда мы возвращаемся к отдел, заполняем документацию и Власов подаёт необходимую информацию для розыска подозреваемых, я чувствую, как начинает припекать грудную клетку. Без обезболивающих к возвращению домой я уже едва могу шевелить левой рукой, но не подаю виду. Сначала надо посмотреть, насколько всё печально. Вдруг ничего серьёзного? Тогда ни к чему ставить на уши Ярослава.

Преступничек встречает меня у порога, как верный пёс.

– Помоги, – прошу его, морщась от этой вынужденной меры.

Он удивлённо вскидывает брови, но помогает снять пальто и сапоги. Игнорируя присутствие Юджина, прохожу сразу в ванную, но снять рубашку самостоятельно для меня целая проблема. Расстёгиваю одной рукой пуговицу за пуговицей. Стою в распахнутой рубашке и плачу от бессилия, разглядывая фиолетово-лиловый кровоподтёк, расползающийся от припухшей ключицы вниз.

Тихий стук в дверь, голос Юджина, спрашивающий, всё ли у меня в порядке, и я начинаю рыдать в голос. От обиды, от боли, от собственной глупости плачу как девчонка, взахлёб.

Женя стучит снова. И снова. И врывается.

– Ангелочек, что с тобой? – взволнованно спрашивает он.

– Свали, – всхлипываю я. У меня нет сейчас сил вступать с ним в словесные баталии.

– Нет, я не уйду. – качает он головой. Подходит ближе, разглядывает синяк. – Производственная травма?